Шустряк и лентяй

Призна`юсь, что выдумка нижеследующей истории стоила мне величайшего труда, хотя пожалуй её найдут чуть легковесной. Речь в ней пойдёт о ленивом шустряке и о шустром лентяе. Надо заметить, что вертевшийся как белка в колесе шустряк оставался далеко позади грубой лени лентяя, нисколько не дивясь том, что само по себе труднопостижимо. Странность и особенность этой простой и глупой, к счастью без долгих и пространных околичностей, истории в том, что шустряк в сущности был лентяем, а лентяй — шустряком, именно потому что шустряк был к сожалению слишком шустрым, а лентяй во всей своей лени к счастью или на беду умел подать себя в лучшем виде, при том внешне вовсе не шустря, но в сущности шустря похлеще шустрейшего шустряка, в то время как шустряк во всём богатстве своей шустрости и проворства был ленивым и даже намного ленивее самого ленивого лентяя, что в любом случае достойно сильного сожаления.Поначалу шустряк своей регулярной шустростью верно затмевал лентяя, но будучи жиже его, наконец оставался далеко позади него, который, прямо и в общем безошибочно заметим, верно превосходил шустряка своей ленью, в которой был он ленивым как само воплощение лени и много более шустрым, чем мог себе представить шустряк, которого он далеко опережал и великолепно побеждал чрезвычайной своей ленью, почти ужасавшей достойного сожаления беднягу. Это, дражайший мой читатель — история о шустряке и о лентяе, или о лентяе и шустряке — как тебе будет угодно, воля твоя. Суди их нестрого, высмеивай их несильно и не слишком гневайся на её сочинителя, у которого она было засела в голове столь крепко, что он счёл нужным избавиться от неё изложением на бумаге.

Роберт Вальзер
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

Обеденный перерыв

Однажды в обеденный перерыв лежал я на траве под яблоней. Было жарко и всё плыло у меня перед глазами в светло-зелёной дымке. Крону дерева и траву пробирал ветер. Сзади меня тянулась тёмная опушка леса со строгими, верными соснами. В голове моей роились хотения. Я желал себе любимой под стать сладкому, пахучему ветру. И вот когда зажмурившись удобно лежал я лицом к небу, спиной и плечами к летнему жужжанию, изо всех солнечный морских и небесных вышних осиянностей показалась мне пара глаз, бескрайне любезно смотревших на меня. Отчётливо увидел я и щеки, близящиеся к моим, словно чтобы коснуться их, и чудесно красивый, словно из чистого солнца слепленный, точёный и роскошный рот, выступивший из красновато-голубоватого воздуха близко к моему, также словно для касания. Видимый моими прикипевшими к нему глазами покров был весь ровозо-красным в благородной чернобархатной оторочке. То был мир светлой святости, куда смотрел я. Но стоило мне по глупому недомыслию внезапно открыть глаза, как рот и щеки, и глаза исчезли, и я тотчас был жестоко лишён сладкого небесного поцелуя. И наконец наступило время возвращения в дольний город, в заведение, к трудам будничным. Насколько помню, поднялся я неохотно на ноги дабы неохотно покинуть луг, дерево, ветер и прекрасную грёзу. Ибо на белом свете счастливо ограничено всё, что чарует нас и радует нам сердца. Итак ринулся я вниз во свою сухую контору и прилежно старался до самого вечера-праздника.

Роберт Вальзер
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы