11.

Августина там не было. Никаких известий.
— Ты можешь ехать один! — в отчаянии крикнул Петер в подъезде.
Он пошёл в подвал к Фридриху.
— Жизнь полна безумия и совпадений! — воскликнул он хозяину, заметив там Альбертину и Катарину. — Бой сердца заметен на твоём лице.
В глубине у стены сидел Августин с кошкой. На столе лежало несколько свёртков, под столом — два дорожных короба. Петер присел к обеим женщинам. Он сделал вид, что не заметил Августина. Тот ел суп и закусывал бутербродом со смальцем.
Альбертина отпила большой глоток вина.
— Валяй и ты! — крикнула она Катарине. — Ага?
— Нет денег. Два-три дня в неделю я езжу по провинции и собирают рухлядь (крупногабаритный мусор, — прим. перев.) Весь чулан им забила. При случае ты можешь им полюбоваться. Я по горла сыта этим побирушничеством. Тебе хорошо. Ты проживаешь наследство. Слишком большое, чтобы надумать по-настоящему работать.
— Как волнительно, — удивлённо заметил Петер.
Он только и смотрел на Альбертину.
— Ты ошибаешься, — печально сказала она. — Я одна. Так часто сижу в своей комнате и вслушиваюсь в душевне шорохи.
Обе женщины молча пили вино. Фридрих сменил музыку. Состроив гримасу, он отбил ритм быстрого рока.
— Чем же ты занят на белом свете? — спроси его Петер и улыбнулся.
Тот смолчал.
Из колонок — «Ромео и Джульетта» группы «Дайр стрейтс» (Dire straits).
— Ты не промолчишь всю жизнь, — гневно заметила Катарина.
Фридрих прибавил громкости.
— В любом случае эта езда по Бэ-третьей не для тебя, — спокойно сказала Альбертина. — Тебе надо мойти с лыжни.
Катарина отодвинула тарелку и взяла пса себе на колени. Альбертина набивала себе сигарету.
— Мой дядя живёт в Веттерау, — сказала она. — Мелкий предприниматель: тихий, консервативный, педантический. Он держит конюшню поблизости. Ты будешь смотреть за домом. Мастерская, двор, пристройки, сараи. Довольно одиноко, но ты можешь там пожить. Твои родители пока заботятся о тебе?
— Чаще всего они довольны, когда обо мне ни слухом ни духом. Затем они внезапно беспокоятся обо мне. Это как припадок.
Фридрих принёс вина.
— Ты бы Шопена ещё раз поставил, — предложил ему Петер.
— Кроме того, лошади нужен овёс, — сказал Фридрих и взглянул в глубину комнаты на Августина, который кивнул ему. И склонил голову. Кошка потянула со стола краюху хлеба. Фридрих погрозил ей рукой.
— Они совершили зло, пустив меня в мир, — сказал Петер.
Альбертина покачала головой.
— Браво! — воскликнула Катарина, уже подвыпившая.
Она всё оживала.
— Браво, браво… и прозт (прозит, за здоровье, — прим. перев.)!
Она чокнулась с Альбертиной.
— Ну и калории! Я так жирею, что стыдно. Но мне недавно сказали, что алкоголь растворяет жировые бляшки, тормозящие кровоток, и с ним по крайней мере не заизвесткуешься. У меня ведь никакого образования, но что касается моего тела, то я соображаю, и для любви никакой науки не надо, ага?
Она кивнула Петеру. А тот не отрывался от Альбертины.
— Так и знайте, я помешана на любви, пока всё в путём, ведь должно быть исключительно. Притом я не против маленьких извращений, что вы, но только признанных и принятых. Понимаете ли, надо по-нстоящему немножко любить друг друга, взаимно нежничать, кормить друг дружку кусочками сыра или рулетиками колбаски, сдушать музыку, да, много музыки. Надо становиться мальчиком и девочкой, а не сразу сразу секс как чёрт из табакерки. Ах, и я бы охотно походила без бэгэ (ВH, бюстгальтер, — прим. перев.), ради такого особенного ощущения, но тогда мне нет прохода, а когда я езжу за рухлядью, то всё равно, что поделаешь. Грёбаные деньги, я просто не свожу концы. Скажи-ка, ты не могла бы мне одолжить, на пару дней, нет, нет, просто шутка, среди друзей деньги — вечное табу, впрочем, я познакомилась с крутой бабой, которую уж надую. Никогда! Ох, я немного хмельна, как-нибудь заброшу рухлядь и покатаюсь пару дней просто так, меня тянет туда и растуда, в Берлине ждёт меня любименький, хорошо бывало, они меня всё строже держали дома, мы ничего себе не могли позволить, а они только и заботились о моей мордочке («фётцхен», баварский диалектизм, — прим. перев.)… ах, как я потею, мои шмотки насквозь промокли, мне нужен свежий воздух и движение, смешно, я чувствую себя именно лаской, притом выгляжу крокодилом. Попробуйте возразить! Ах, я благодарна природе за мимолётный дар… Алло, Фридрих, ты великий (как прусский король, — прим. перев.), ещё вина, прошу!
Было поздно.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

12.

Августин через неделю вернулся и позвонил Петеру. Он неплохо заработал. Но Эльвира хромала.
Верхом они потопали по городу.
У Старой Оперы сидел один лирик в белом жакете и курил сигарету. Он натолкал уйму газет в тракторную покрышку и возился с зажигалкой, пока не занялась резина. Он наблюдал коптящие и пылающие ободья, и танцующие отражения сполохов на колоннах и фронтоне Старой Оперы.
Петер и Августин подсели к нему. Он заметил их голод. Достал из кармана жакета холодный шницель и подал им. Они вместе сидели и курили. Почуяв полицию, они убрались. Лирик остался.
В Заксенхаузене они услышали голос над головой. На площадке Башни Гёте при светлой луне они увидели очертания человека. Тот явно говорил с небом. Они ничего не разобрали. 
Августин шепнул Петеру: «Мы должны его спасти. Он видно самоубийца».
Петер всмотрелся. Голос смолк.
— Прочь! Прочь! — вскричал Петер, которому послышался шум падающего тела.
Они метрулись в сторону. Ничего не сталось. Они взглянули на усыпанное звёздами небо. Никакого силуэта на фоне Млечного пути.
Внезапно к ним подошёл мужчина. Он попросил огоньку. Они перевели дух. В этот миг несчастный упал с башни на улицу.
— Задница дырявая! — крикнул Петер мужчине.
Тот не понял его. Он принял Петера за шокированного и успокаивающе заговорил с ним.
— Что вы здесь делаете? — спросил его Августин.
— Я охотник, — он показал на свой зелёный наряд.
Они не рассмотрели цвета. Втроём отошли к фонарю и убедились, что мужчина в охотничьей одежде. На своём ато он отвёх их в пригородный лес, где показал им заказник. Они сидели на возвышении, курили, поочерёдно ели бутеоброд из корзины, пили пиво и наблюдали огни автобана внизу.
— Бандюги! Ворюги! Сброд! — внезапно окрысился охотник и топнул ногой.
Августин и Петер смолкли. Он достал из своей корзины дамскую сумочку.
— Сегодня вечером в вашем прекрасном городе я столкнулся с одним иностранцем, который вырвал эту сумочку из рук прохожей. Женщина криком звала на помощь. Парень побежал на меня. Я стал у него на пути. Он оставил мне сумочку. Я только что вернулся из Франции с охоты. Неделю назад вечером южнее Лиона, где пахло диким чесноком, я посадил молодого попутчика.
Он прервался, вытер рот тылом ладони и жадно хлебнул пива из бутылки.
— Молодой человек хотел ограбить меня. Я поймал его на горячем. Хотел добром кончить. А он вынул нож. Мне стало гадко. Я мог бы тотчас схватить своё ружьё и убить его. Необходимая оборона.
— Вы тогда испугались?
Августин дал знак Петеру «айда отсюда». Внезапно вспыхнул свет. Мужчина посветил фонариком на газетную вырезку.
— Взгляните-ка, — сказал он.
Они рассмотрели разрушенную избу.
— Дача в Дании… тут кончился уикэнд парочки из Гамбурга. Датский фрегат «Педер Скрам» плыл на манёвры НАТО «Боулд гард» на севере от Зеландии (провинция Нидерландов, — прим. перев.) Пущенная по ошибке боевая ракета корабль-корабль американского производства типа «гарпун», аналог французской «экзорсет» попала в этот домик. К ужасу влюблённой парочки, не так ли?
Друзья поблагодарили и раскланялись. Они постарались сойти с возвышения, не раскачав камни. И направились к автобану. Но седалище рухнуло, и охотник с рёвом провалился в лес. Они поспешили ему на помощь.
— Плохонько мне, — простонал он и ткнул пальцем в себе в грудь. — У меня протез. Хоть бы они мне новый вживили. Нет же, вставили использованный, ненадёжный. Пройдохи и рвань! Рекут клятву Гиппократа и пересаживают живым дрянь из трупов. Прошу вас, помогите мне дойти к авто. Ох, как больно!
— Ворюги!
— Я не вижу тут ни одного иностранца, — откликнулся Августин.
— Да ладно уж… — шепнул охотник.
Они доставили его домой к воротам и пропали. Он пожалуй сломал ногу. Но больше они ничем ему не могли помочь.
Петер позвонил Альбертине, но той не оказалось дома. Они переночевали на мусорнике на перекрёстке.
Утром они автостопом отправились на осенние манёвры «Гремучая стрела»
На асфальтовом пути стояли два грузовика маленького цирка. Рядом укротитель погонял индийских слонов, вытаскивающих увязший в пашне бундесверовский «джип» с ефрейтором. Рядом стоял офицер и, поглядывая на часы, нервно ругался: «Так не пойдёт. Я… и армия, мы чувствуем себя всё более зажатыми. Предписания, сроки, уставы, звери, непредвиденная пашня! Настоящая армия не способна маневрировать в подобных, пусть и мирных, обстоятельствах. Кроме того, мы получили ложную ориентировку».
Петер и Августин отсалютовали растерявшемуся офицеру. Над ними гремели летящие бомбардировщики.
На поляне они встретили примерно сорокалетнего мужчину в светло-коричневом костюме и стильном галстуке. Тот целил в небо что-то вроде средневековой катапульты.
— Один я уже «приземлил», — похвастал он.
Металлическими болванками он стрелял в пролетавшие самолёты, надеясь повредить их, или даже пробить.
Они дрогнули. Над верхушками деревьёв громыхнул реактивный истребитель. Мужчина погрозил ему кулаком. Из лесу вышла женщина. Мужчина представил им свою секретаршу. Они устроились пообедать.
— Вы принесли пару шкворней?
Она кивнула. Он вставил заряд и натянул тетиву, а она тем временем достала из портфеля скатерть и пластиковый короб для пикника. У неё были красивые слабые руки. Она принялась рассказывать им об Австралии, о дельфинах и о беззаботности психиатрических клиник. Они сошлись во мнении, дескать, опасные смирительные рубашки, угрожающие лица санитаров и врачей, койки в ряд и по номерам, резервные матрацы в шкафах.
Гремя, приблизился самолёт. Они закрыли уши. Мужчина палил в небо. Когда женщина убрала ладони с ушей, сердце Петера ушло в пятки. Любит он её? Августин завёл свои истории. Он старательно и от всей души повёл речь о собаке путейца и так искусно расписывал детали, что они перестали есть и очарованно смотрели ему в рот.
— Меня звать Хельгой, — сказала дама и протянула ему руку.
— Прекрасная рука сначала ему, — огорчился про себя Петер. — Итак, пойду я один в Сибирь.
— Рольф, — мужчина протянул им руку, а болванка полетела в небо как в молоко.
Обменявшись адресами, они расстались. На автобане им пришлось ждать. Собирался дождь.
— Что из нас выйдет? — спросил Августин.
— Мы у конца. Это вполне нормально.
Петер предложил размяться. С руками за спиной они поприседали.
— Никакой внутренней свободы мне не нашли, но...
— Что из нас выйдет? — спросил Августин.
— Бэ-третья тянет свой перст связующий, видишь? Нам надо уступить. Да и кто в силах уплыть в открытое море и не вернуться?
— Что из нас выйдет?
— По-моему, с таким вопросом надо иметь за плечами устроенный мир.
— Брось ты.
— А что у тебя за спиной?
— Я думаю о солдатах, ринувшихся на танке к Некару и оставивших на этом лугу свои шедевры.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

13.

В году котором-то бывалом поехали Петер и Альбертина на озеро Баггер. Петер не сводил с неё глаз. Откуда он мог узнать, что она влюблена в него?
Он наблюдал облака над автобаном. Приземлялся самолёт. На западном берегу был голый (или нудистский? FKK, freie koerper Kultur, — прим. перев.) Альбертина пошла в воду. И озябла.
— Фридрих — пьяница, — сказала она. — Он него несёт перегаром как из гаубицы по Веттерау (долина в Гессене, — прим. перев.)
Что она хотела этим сказать, думал Петер, «как из гаубицы» не из её лексикона.
Он всегда выходил перед самым Фридбергом, а она ехала дальше. Все окна нараспашку, чтобы проветрить. В свекольном поле он лёжа трезвел от дождя и холода.
Петеру наконец нечего было возразить. Без воодушевления поплыл он с нею вдаль. Когда они вернулись на берег, скрылось солнце. Петер основательно вытерся.
— А еще Катарина иногда поливает руку кипятком. Она ищет окно в реальность. Ошпаренными пальцами она пишет стихи о единстве природы, о голосах зверей, о небесных пейзажах.
— Мне они очень нравятся, — сказала Альбертина.
Врзвращение на её голубом «мерседесе» было как в фильме. Они поднялись по лестнице к её квартире. Петер кашлял. Дверь открыта. В готовую постель. Они крепко обнялись.
— Ты такая тёплая.
Она потёрла себе лицо. Они уснули. Обнявшись. Больше ничего не было.
— Иногда мне хочется детей, — сказала она за кофе.
Пальцы Петера сразу же схватили ближайшую сигарету.
— Но ты для этого слишком стара, — подумал он.
— Пойдём отсюда, прогуляемся?
— Мне надо подшить юбку. Иногда она порется от дикой тряски на колёсах.
— Мы уже недостатчно сосредоточены. Августин надевает наушники и отключается. В любом случае его не вытянешь. Я доволен, что с тобой могу поговорить об этом.
— Да. Всё легче, когда рядом такой как ты.
— Ты такая милая.
Она прижала свои холодные ладони к его лицу.
— Мой отец, — сказал Петер, — фаршируется всем, что под рукой. При этом он штудирует разлчные диеты и устраивает себе по нескольку разгрузочных дней. Но ночами мать ловит его на горячем, на ступенях подвала жрущим кошачий корм.
Альбертина мельком взглянула вверх и тряхнула головой. Затем они сидели молча. Игла стучала о зеленый напёрсток.
— Скоро ежевика, — сказала она. — Поможешь мне готовить мармелад?
Петер был счастлив предложению, рад возможности варить с ней мармелад, стеречь её на кухне, носить горячие банки в погреб.
Вечером они позвали Катарину и пошли с нею к Фридриху. Августин сел на своё привычное место. Двоим студентам он рассказал историю. Именно за двадцать марок.
«Пятнацать столетий назад в одной реке на юго-западе Индии был найден огромный алмаз. Невообразимо прекрасный. Но владельцам он приносил несчастья. Первой жертвой оказался брамин, укравший его со лба храмовой статуи, за что был приговорён к смертной казни. Купец увёз алмаз в Европу, где продал его и несказанно обогатился, но вскоре обанкротился из-за своего сына-картёжника. Он вернулся в Индию, где его загрызла свора диких собак. Камень приобрела французская королевская семья. Изо дня в день носившая его принцесса Ламбаль была убита толпой простолюдинов. Камень унаследовали Людовик XVI и его супруга Мария Антуанетта. Они погибли на гильотине. В послереволюционном Париже алмаз ненадолго исчез, до самоубийства сумасшедшего ювелира, недолго владевшего им. Купивший драгоценность русский князь подарил её своей парижской метрессе и застрелил её, но вскоре был зарезан. Алмаз появился на руке Екатерины Великой, и она умерла от сердечного приступа. Голландский гранильщик покончил с собой, когда его сын украл этот камень. Бриллиант оставил кровавый след в Европе. Вначале один турецкий султан купил его за полмиллиона долларов и подарил своей жене, которую он затем зарезал. Бриллаинт приобрёл один американский промышленный магнат и спрятал его в глубоком подземелье своего дома. Его сына переехал автомибиль, промышленник обанкротился и умер в сумаcшедшем доме. Его дочь умерла от передозировки снотворного, его жена стала морфинисткой».
— Где мораль? — спросил рассказчика будущий медик и дал ему двадцать марок.
Августин смолчал.
Госпожа Гепп и господин Зайлер протискивались между столами в поиске свободных мест.
Катарина шептала на ухо Петеру: «Она купила своему сыну мопед и крикнула ему с лестницы, чтобы он быстро и с шумом укатил от мамочки. Он принял её слова за чистую монету и пропал. Когда Зайлер пьян, он таскается с револьвером 38-го калибра. Он коллекционирует штыки, противогазы, рации и бронежилеты...»
— Волк в лесу сдох! — узнав Катарину, крикнул ей фрау Гепп. — Куда ты запёрлась всеми своими габаритами?! Как шахтёр!
Петер дал Августину знак «валим отсюда». Альбертина заказала бутылку вина. Женщины улыбались и чокались. Катарина ладонью стирала тушь с глаз на щёки. Женщины резко вскрикивали и нарочно визжали между приступами общего смеха.
Петер и Августин ещё раз прогулялись ночью. Мерцающие фонари освещали квартал. Горела аптека. Неизвестные подожгли стащенные с подъезда соведней продуктовой лавки картонные ящики и сухие отходы фруктов. Метровое пламя прихватило аптечную стреху. Пожарная машина струёй повредила вход в аптеку. Медикаменты плясали и сбивались в кучи на полках.
Они пошли дальше. А, свернув за угол, услышали взрывоподобный крик: «Поджигатели! Поджигатели!» перед домом напротив какой-то парень укрепил на заднем колесе автомобиля фейерверк и поджёг его. Огонь взорвал бензобак. Машина заполыхала. Из её открытых окон громыхала музыка.
Они поднялись по лестнице. Дверь госпожи Гамбах была приоткрыта. Она лежала на кухне. При ней был врач. Сидя за ужином она уткнулась головой в стол и умерла. Её лицо посинело. Рядом с ней лежал треугольный ломтик хлеба с колбасой. Врач вскочил ей на грудь и с ужасным шумом принялся «спасать» женщину. Он сломал ей рёбра. Он схватил её за рот, и зубной протез, описав крутую дугу, упал на ковёр. Он сколонился над ней чтобы сделать искуственной дыхание, но сразу отшатнулся.
— Не стоит хлопот, — сказал врач. — Она мертва и ничего не поделаешь.
Это прозвучало как вердикт.
— Что дальше?
— Мы мертвы. Убиты меланхолией.
— Зло велико и обширно в осязаемом мире, ты не находишь?
— Высокопарные слова действую мне на нервы.
— Есть высокопарная ниша в недрах человечества, иначе не было бы торгашества и рекламы...
— Будь осторожен! Если ты продолжишь, то окажешься террористом.
— Ну и?
Август остался у Петера. Они разделили постель, болтали, наконец расслабились и не блюли осторожную дистанцию. Их члены взаимно касались. Они скоро уснули. Августин рукой обнимал Петера. Петер затаил дыхание, словно был он в дальней-предальней стране.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы