5.

Петер вздрогнул. Кто-то шумел и шуршал на поле. Августин снова уснул. Тишина. Затем шум. Или блеяние. Петер поднялся и шагнул пару раз.
В кукурузе сидел обессилевший бауэр с козой. Он купил на рынке в Обермёрлене, и теперь возвращался к себе в Вальдзольм. Таксист отказался погрузить его со скотиной.
— У вас есть что попить? — еле выдавил бауэр.
Августин что-то бурчал во сне.
Петер разбудил его. Они запихнули козу на заднее сидение. Бауэр молча втиснулся туда же.
— Сигарету?
Жестом руки он отказался.
Петер с Августином беседовали о Малере (австрийский композитов, --прим.перев.).
— Ты смотрел фильм Кена Русселя? ( Английский кино- и телережиссёр, см. en.wikipedia.org/wiki/Ken_Russell, "...He has been criticized as being over-obsessed with sexuality and the church. His subject matter is often about famous composers, or based on other works of art which he adapts loosely.",— прим.перев.)
Августин намурлыкал мелодию. Петеру она показалась знакомой.
— Что за симфония? — спросил Августин.
Петеру пришлось пасовать. Он был убеждён, что Августин сфальшивил. И попробуй докажи ему!
— Полуночная песнь Заратуштры, — сказал Августин.
—А дальше?
— Мистериозо (чудесно, мистически, итал.,— прим.перев.), «Ох, человече! Бди!», — взревел басом Августин.
«Что молвит полночь глубока?
Я сплю, я сплю...
Из сна глубокого я встал...
Глубок сей мир,
он глубже, чем помыслил день.
Печаль темна...
Услада глубже, чем сердец
страданий ночь.
Печаль зовет: „Умри!“
Но сласти вечность хороша,
глубокая, бездонная!..»
— «Заратуштра» в зелёном переплёте, антикварный, — воодушевился Петер. — «Знамёна» Ницше трепещут на моей бельевой верёвке. Заголовки: «Человек», «Зверь», «Бог», «Сверхчеловек», «Заблудший», «последний Человек».
Он искоса посмотрел на Августина.
— Когда мне было тридцать лет, — с выражением процитировал он,—оставил я свою родину, и озеро своей родины — и ушёл в горы. Там наслаждался я духом своим, и своим одиночеством, чем не томился десять тет. Тем наконец переменилось сердце моё — и однажды встал я с рассветом, предстал Солнцу и молвил ему: «Великое Светило! В чём твоё счастье, коли б некому тебе было светить!?»...
Он запнулся.
— Алло, Заратуштра, — бормотнул Августин.
«Мерседес» по-компанейски ворчал своё, коза блеяла и туго писала на мягкое сиденье. Августин от удовольствия хлопал себя по бёдрам. Бауэр то дремал, то прокидывался и облизывал пересохшие губы.
— Ещё стихотворение?
— Ради Бога.
— И я одно знаю, — молвил бауэр и пригнулся. Но затем он закашлялся и махнул рукой.
— «Вороны крячут,» — нашептал Августин Петеру в ухо, — «и тянутся, летут во град. Уж снег маячит-- добро тому, чей дом богат...
— Оставь меня в покое,— пробормотал Августин.
Они подъехали к Вальдзольму. Бауэр выбрался, вытянул козу. И поблагодарил их. Он захотел показать им свой двор. Августин пошёл с ним. Петер утомился и остался в автомобиле чтобы соснуть.
Проснувшись, он увидел возвращающегося с пакетом под мышкой Августина. Тот помахал ему рукой. Бауэр угостил его окороком.
— Пару яиц? — спросил Августин Петера.
Они зашли в курятник. Бауэр собрал с насеста яиц. На голом, дощатом помосте две курицы клевали толстую, пропыленную тряпичную скатку. Петер присмотрелся к ней. То была рука.
— Батальон из Касселя, доставлял боеприпасы,— пояснил бауэр. — Взорвалась граната, оторвала всю руку старшему ефрейтору. Его товарищи дотемна напрасно искали её.
Теперь за руль сел Августин. Петер напрасно пытался поспать. Августин тосковал по Эльвире.
— Это недалеко отсюда, — сказал он. — Поедем, а?
Петер покачал головой и махнул ладонью на северо-восток. В направлении Касселя. Был полдень.
В придорожном кафе они съели по рубленному бифштексу с жареным картофелем.
После пары ломтей картофеля-фри Петеру снова стало плохо. Хозяин отсоветовал ему колу.
— Выпейте вы лучше маленькую пива, желудок успокоите.
И правда ему стало лучше. Затем он ощутил усталость.
— Отдохните-ка вы на дальней скамье, — позаботился хозяин.
Он кликнул своего подручного, бледного и зажатого Клауса, который стоял за стойкой и и таращился на клиентов:
— Клиенту нужна подушка!
Заржав, Краус метнулся прочь и вернулся с тюфяком, двумя подушками и клетчатым шерстяным пледом. Хозяин улыбнулся.
— Что у тебя на уме? — нежно спросил он Клауса.
Клаус постелил тюфяк между стульев, разместил подушки и покрыл всё клетчатым одеялом, кончик которого гостеприимно откинул. Августин взглянул на Петера.
— У нас есть время, — откликнулся тот.
— Мужайся, — промямлил Клаус.
— Юноша явился на свет незаконнорождённым,— завёл рассказ хозяин.-- Его отец пропал. Мать работала в Гамбурге. У неё не было времени на ребёнка — и тот годы провёл в приютах. Когда она наконец забрала его е себе, ему стало ещё хуже. Она издевалась над ним. Била его кожаным ремнём и застявляла обуваться в крошечные башмаки, чтобы не убежал далеко. Она сколотила ему будку в сарае. Переехав на съёмную квартиру к соседям, она затворяла его в кладовой, чтобы он не бросался в глаза хозяевам. Мать выгородила ему закут, где Клаус провёл почти семь лет. Он не умеет ни читать, ни писать. Говорит незазборчиво. Печник наконец вызволил его. Я принял парня к себе. Ему хорошо со мной. Вам надобно взглянуть на его приятную комнатку.
Августин поднялся с логова и протёр глаза. Он проголодался. Петер поднёс ему супу.
Они поехали дальше.
Молодой человек стоял на обочине. Ему надо было добраться до ближайшего жилья. Он оставил на кухонном столе записку: „Я ухожу! Не пытайтесь меня выследить. Когда время придёт, я объявлюсь. Фердинанд, для вас просто Фредди“.
Он выглядел триумфатором.
— Неплохо, Фредди? — молвил Августин. — И что дальше?
— Мой брат два года назад убежал в Америку и одним прекрасным вечером постучался в двери дома своей тётушки в Питтсбурге. И попросил у неё велосипед чтобы укатить в Техас. Тётя отослала его домой. Два года спустя он снова явился к ней. Тётя долго раздумывала и наконец дала ему велосипед и пару адресов людей, с которыми она познакомилась во время поездлок автобусами.
У ближайшего городка он вышел. В Райзекирхене поперёк улицы висел транспарант:
»Осторожно! Сильнодействующий газ!"
Демонстранты повалили изгородь и с палками, камнями и ножами побежали на военную технику, которая выстроилась на пригорке. Полиция устроила кучу малу, применив водомёты и новую газовую смесь.
— Кислота прижжёт им буйные глаза, — сказал Петер. — Им вставят драгоценные шарики, которые придётся скрывать специальными очками.
В Грюнберге они заметили беснующуюся на дороге обезьяну. Развязное животное возбуждённо верещало, когда кто-нибудь пытался близился к нему. Самец фыркал. Закусив зубами метлу, он грёб по старой булыжной мостовой. От полицейских он убежал в гараж и закрыл за собою дверь. Августин уговаривал животное. Оно бесилось в потёмках, пинками покорёжило дверь, вышибло все окна, опрокинуло и расплескало по полу бадью с краской, что стояла в углу.
Когда перепачканный самец, вырвавшись, попытался перелезть через ближайшую изгородь, он был остановлен несколькими залпами дробовика с третьего этажа. Палил мужчина, насмерть.
— Ничего страшного, оклемается, — успокоил он собравшихся.
Но обезьяна была мертва.
Они убрались оттуда и поехали в направлении Марбурга. Петер заправился бензином «нормаль».
— Тебе не следовало этого делать, — сказал другу Августин.
И верно. При малейшем торможении мотор дребезжал.
— Твоё счастье, — бросил ему Петер.
Августин молчал. Его печалила Эльвира. У Розвиты скоро кончится корм и она бешено заверещит и запрыгает на стены и мебель. 
Всё должно быть иначе.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

6.

— Что ты зарабатываешь рассказами?
— Пожалуйста, не расспрашивай.
— Ты всё лето ездил верхом по провинции?
— Я попал в полицию. Во Франкфурте не смог иначе.
"— Фамилия? — спросили они.
— Августин, — ответил я.
На стене висел плакат «в розыске». Пятнадцать лиц. Мужчины и женщины. Двое угрюмых толстых мужчин сидели на своих горделивых конях.
— Профессия?
— Рассказчик.
Сотрудник полиции кивнул. Он так и думал.
— Что ещё? — спросил я.
— Пожалуйста, разденьтесь до пояса. Всё-таки вы не желаете назвать мне свою фамилию?
— Брюки тоже?
— Прошу вас вывернуть карманы.
— Я не вор.
— Можете одеться. Куда вы теперь поедете верхом?
— Без понятия. Когда Эльвира храпит, прядёт ушами и водит головой, я отпускаю поводья — и она выбирает путь. Надеюсь, животным хорошо? Я неохотно оставляю их одних.
— Лошади мы дали немного хлеба и овса. Не беспокойтесь. Кошку сожрала упаковку моего собачьего корма. У меня другого не было..."
— Я невольно съёжился. Снова это. Я вспомнил пса, который мне часто снился — о нём я тебе много раз рассказал. Он бежал впереди и иногда оборачивался, словно увлекая меня. У него на заднице было заметное пятно. Оно быстро увеличивалось и наконец покрыло всё его тело до шеи. Я кликал его, и пёс прыгал на месте, а больная шерсть с кожей осыпалась клочьями. Его голова не пострадала, а тело вскоре выглядло как сырое мясо.
Подобное мне охотно снится. Гонишься с мехом в руке за голым псом, а он бешено петляет впереди. Наконец ты его догоняешь. Дрожащий зверь пристально смотрит на тебя, а ты в бегу растерял его мех. Ты бормочешь извинение, а зверь смотрит на тебя добрыми глазами и красной лапой трогает твои колени.
Aвгустин смутился.
— Вот как оно было...
"— Чего от теба хотели сотрудники?
— Не знаю… Я чесал себе подбородок. Там бвл такой твёрдый прыщик...
… — Да, вот пришло на ум: может быть, мне следовало сказать «съела», — безо всякой насмешки спросил меня сотрудник.
— Когда животные жрут за милую душу, — тихо отозвался я, — любо присматриваться к ним. И прислушиваться.
— Я свободен?"
Сотрудник ненадолго закрыл глаза.
Во дворе Эльвира стоя жевала овёс, который секретарша горсть за горстью терпеливо доставала из голубой холщовой сумы из-под кед. Розвита тёрлась о ноги своей подруги по играм. Кошка годы предывала в шоке. Она ходила только кругами, неожиданно испытывала приступы прыгучести, после которых совершала грандиозные прыжки в сторону и с криком натыкалась на деревья, стены домов и прохожих и царапал их.
— Я где-то читал, что венгерский чудо-конь Кинсем не выходил на бега без своей кошки.
— Она неделю провела зажатой в трещине стены. Чтобы освободить её, пожарным пришлось снести половину гаражной крыши. Беспокоясь о кошке, я вызвал их. Они спросили, моя ли она. Естественно, теперь моя. «Тогда вы оплатите наш выезд и разборку крыши». Хорошо, сказал я и убрался в другой город.
Мой багаж лежал у ствола дерева. В окнах повсюду заметны были лица зевак.
Что за мокрая морда, сказала мне секретарша.
Я привтеливо потрепал гриву Эльвире. Проверил свой багаж и с двумя корзинам приторочил его к седлу.
Идём, Розвита, сказал я. Она и тронулась.
Я поклал кошку на багаж, где она села навытяжку. Я заботливо собрал остатки хлеба и овса в суму.
— Где это я?
Доставившие меня в участок сотрудник полиции и двое его коллег испуганно переглянулись.
— Во Франкфурте. Разве вы не знаете?
Он порылся в кармане пиджака и протянул мне пятимарковую банкноту. Я поблагодарил. Затем я отвязал поводья, взглянул на Розвиту и повёл лошадь на улицу. Я был во Франкфурте.
— А прежде?
— Многие сёла я снабжал рассказами.
— За карманные деньги.
— Разумеется. Лошадь требует овса, говаривал я. Когда это не срабатывало, я заявлял, что ей надо к зубному врачу. Люди поражались, но не платили. Они поглядывали вдаль, словно ждали шапито или маленький зверинец, к которому я принадлежал. Хлебом они делились охотно. Один учитель посоветовал мне рассказывать местные истории.
Я не хотел этого.
Августин сбавил газ. Автомибилям сзади пришлось тормознуть. Он снова испуганно вдавил педаль.
— Как ты познакомился с Альбертиной?
— Ты давно знаешь эту историю.
— Всё-таки расскажи её ещё раз. Здесь, на колёсах, она звучит иначе.
— Это случилось поздним летом...
— В чём дело? Я не понял!
— Поздним летом!.. я примерно это и рассказывал. Во Франкфурте было довольно неуютно. Слишком холодно для этой поры года. Жуткий дождь, ты уже знаешь.
Где я остановился? Итак, Катарина была среднего роста, жирная, молодая. Крашеная блондинка с короткой стрижкой. В неброском светлом дождевике.
— Почему Катарина? Я думал, ты что-нибудь об Альбертине...
— Прошу тебя, послушай. Катарина гневно толкнула дверь-ветрушку «Немецкого банка» и скоро зашагала прочь. Под мышкой она держала плюшевую собаку, куда толще банковских. Два года назад Катарину изнасиловали.
— Как это могло случиться? Она вырубит любого мужчину.
— Ей угрожали гранатой. Они требовали денег. Им всегда нужны деньги, деньги, деньги. По объявлениям она искала себе работу. Один тип назначил ей встречу в какой-то борнхаймской (Борнхайм — курортный городок к западу от тогдашней столицы ФРГ Бонна, — прим. перев.) квартире.
Хочу основать фирму, сказал он. Набираю конторских.
Затем он пригрозил ей гранатой и заставил её скинуть юбку и трусы. Ей пришлось прогнуться. Этот свинья с гранатой в руке поимел её сзади.
— Это она тебе рассказала?
— Да. Через несколько минут я познакомлюсь с Альбертиной. Итак, Катарина идёт из «Дойче банка». Она пересекает улицу. Светофор горит красным. Она ругает тотчас тормознувшее авто — и оказывается в тихой части квартала. От ливня она бежит на базар. Тягучие ритмы индийской музыки мешаются с дымом ароматических палочек. Фигурки, косметика, украшения и всякие блестящие побрякушки жгутами или поштучно лежат на деревянных подносах на прилавках или висят в стеклянных этажерках. В стенных витринах красуются пуловеры, рубашки, футболки. Катарине приветливо кивает Энди, обходительный продавец с серебряным взглядом.
— И тут выходит Альбертина?
— Минутку. Я спрятался между двумя стойками с одеждой. Но Катарина тут же заметила меня. Смеясь, она вытащила меня наружу.
— Чем мы теперь займёмся, — спросила она меня.
— Отпусти. Больно же!
— Я готова расплакаться. И хотела бы поговорить с тобой.
— Никакой охоты. Откуда ты узнала, что я здесь?
Я вырвался и спрятался за одеждой.
Катарина бросила на прилавок собаку и на цыпочках покралась за мной. 
— Приди, сладенький, не бойся. Я не разобью твоё нежное личико.
Она сходила с ума по мне. На моё счастье в этот миг под звон колокольчиков открылась дверь лавки. Вошла нарядная дама, рыжая с высокой причёской, в кожаном пальто цвета охры и шёлковом белом шарфе.
Альбертина.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы

7.

Они ехали в направлении Марбурга.
Какой-то тип возбуждённо жестикулировал на обочине. Из-под мышки он раздавал брошюры. В Марбурге, значилось в них, будут предприняты ужасные эксперименты на людях и на животных. Бациллами бешенства, гепатита и рака уже погублено более ста человек и несчётное количество животных.
Никто не верил ему.
Вдали друзья увидели большое пыльное облако.
— Катастрофа, — почти одновременно заметили они.
— В такую погоду, — шепнул Августин.
Петер не понял, что он имел в виду.
— В такую погоду случается масса вещей… Многие рождаются и верно без числа отравленного пылью народу лежит в больницах.
Они приближались к пыльному облаку. В воздухе повис замечательный запах сирени или эфира, или чая. Словно внезапная мелкая снежная пороша сыпала в округе.
В ближайшем селе по шоссе беспорядочно брели люди, хватали ртами воздух, укрывали платками лица, кашляли, блевали, пытались спастись в домах. Петер и Августин также закашляли и затёрли горящие глаза, затем закрыли окна в салоне.
Газ?
Им пришлось остановиться. Люди барабанили руками в авто, требовали посадки. «Мерседес» скоро был полон под завязку. Друзья осторожно поехали.
— Дальше! Вперёд! — кричали люди.
У ратуши стоял мужчина с глазами навыкате и открытым ртом.
— Бургомистр, — заметила женщина. — Он хотел всё это умолчать. Тогда мы выгнали его на улицу. Теперь он задохнулся и вот теперь потребует компенсации за массовое отравление.
Уже через пару километров всё было в порядке. Они высадили людей. В зеркале было видно, как они затем присели на обочину и смотрели в небо.
— Этому нет конца, — сказал Августин и махнул рукой вперёд.
Снова пыль. Издали они услышали глухой взрыв и наблюдали быстро летяшее и скоро рассеявшееся грязное облако. Через пять минут они прибыли к месту катастрофы. Локомотив сошёл с рельсов. За ним на протяжении двадцати метров упали на бок вагоны. Некоторые из них горели, и пламя рвалось из дверей и окон. Пассажиры прыгали на рельсы. Крича, один мужчина толкал наружу чемодан. С юга близилась аварийная платформа. Любопытные оставили свои автомобили и тянулись в поле, где занимали удобные для наблюдения места.
— Где раненые? — спросил Петер.
— Нам некогда заботиться о них, — спокойно откликнулся Августин.
— Но они лежат в вагонах, — крикнул Петер, — и уже не могут свои мучения связать...
—… связать?
—… связать с...
—… уже не могут свои мучения связать с ощущениями?
— Да.
Между Гисеном и Марбургом они свернули с автобана на лесную дорогу к за`мку.
Петер остановился: на пути он увидел бело-жёлтое препятствие. Пластиковую мухобойку. Длинная жёлтая ручка, белая решётка.
— Как называется верхняя часть? — спросил Петер.
— Своего рода язык?
— Нет. Во всяком случае это — наша случайная встреча с вещью.
— Мы несомненно ступаем в пространство восприятия.
— Мы выполнили условия вступления.
— И что теперь?
— И мы взобрались на нуль содержимого восприятия.
— Но вот и единица. Мы принимаем нечто за истину.
— Затем следует двойка этого пространства. Мы восприняли нечто согласно его форме, цвета и структуре, втиснули его параметры в в пространство личного опыта.
— Мы взбираемся на тройку.Мы узнаём нечто как вещь, то есть, познаём и принимаем некий комплекс структур, то есть, мы покоряемся некоему комплексу признаков, который считаем вещью в ходе дальнейшего восприятия.
— И сразу карабкаемся на червёрку.
— Мы прибегаем к сравнительным ассоциациям по памяти.
— Мы идентифицируем вещь. И тотчас взбираемся на пятёрку, и именуем вещь.
— Что за приключение!
Они прервались, увидев замок. На поляне перед ним в окружении кустов рододендрона находился длинный стол в окружении нескольких стульев. Приветливая старая графиня убирала остатки охотничьего завтрака. Она не глядя ссыпала на поднос остатки персикового и сливового пирога с тарелок. Графиня торопилась.
— Охотники скоро вернутся. Затем кончатся кофе, пирог, болтовня и ясный день.
— Что они добудут? — спросил Петер.
— Ничего, — отрезала она.
Заметив его печаль, она поласковее добавила: «Мышей, ос и птиц».
Графиня унесла объедки.
— Мышей они не тронут, — сообщила она вернувшись с пустым подносом, — только пересчитают их. Птиц зажарят, а ос сожгут — они так славно трещат в огне.
В этот миг Петер в воздухе прихлопнул назойливую осу. Она успела подобраться к шефине и ужалить её щёку. С опухшим лицом она делала вид, что ничего не произошло и продолжала складывать тарелки и подносы в стопку. Затем она опомнилась и жалобно воскликнула: «Кто оплатит кутёж?!»
Она стояла совсем рядом. Друзья не осмеливались взглянуть на неё. Левый глаз уже заплыл. На прощание она сунула им остатки пирога, то есть, оставила их в пластиковом пакете, который повесила на край стола. При том она клонила голову как курица. Друзья поблагодарили её. Петер подарил ей мухобойку.
Августин туманно упрекнул Петера, чьи манеры действовали ему на нервы. Поняв в чём дело, Петер разгневался. Ссорясь, они поехали к озеру Эдер. Там Августин уступил руль Петеру.
— Мы можем ждать у супермаркетов и школ, или на автобусных остановках, — предложил Петер. — Я созову людей клаксоном. А ты расскажешь им свои истории.
Августин растерялся.
— С Эльвирой всё иначе, — тихо возразил он.
Петер не уступал: «Когда Эльвира мочится, или копытит землю, или брыкается задом — бывало и так?»
На рыночной площади в Франкенберге стояли друг против друга и ругались два скульптора. Один из них отлил из металла макет Бранденбургских ворот, а стены, что выяснилось при ближайшем рассмотрении, сделал из говна. Это вызвало удивление и комментарии зрителей. Коллега заревновал и он облил стену красной краской, а на воротах написал кистью кучи говна.
— Это обойдётся тебе в целое состояние! — кричал творец макета.
— Моя толерантность истощилась! — кричал второй. — Любой садовый карлик мне милее твоего безобразия!
Первый присел на корточки и молча смортел перед собой.
Горожане только начали их обсуждать, как вдруг две лисы — одна с уткой в пасти — тихонько выбежали на площадь и промчались вперёд и назад овощными рядами, вспрыгнули на низки забор и исчезли в парке.
— Снова они! — возмутились горожане. — Всё смелее являются в парк, ловят лучших уток и совершают триумфальный круг по площади. Если так пойдёт дальше, они передавят всех уток.
— Не проблема. — возразили им другие. — Утки расплодятся.
Августин попросил Петера купить таблетки от головы.
Когда молодая аптекарша выслушала желание Петера и хрипло откликнулась «аспирин, да», тот мигом безнадёжно влюбился.
Соня!
Она последует за мной в Сибирь.
У неё чёрные волосы. В белизне её кителя отразились медикаменты. 
Петер рванул на себя упаковку аспирина и бросился на улицу. Со стоном он упал на сиденье. Августин покачал головой.
— Выглядит как припадок.
— На восток! — воскликнул Петер. — Давай, жми на газ! На север, затем на восток!
Августин выехал на автобан. В направлении Касселя. Петер взял свою книгу и вычитал следующее:
«Он сам не знал, как это вышло, но вдруг что-то заставил его опуститься перед ней. Он обнял её колени и расплакался. В первый миг она страшно испугалась и смертельно побледнела. Затем она мгновенно всё постигла. В её глазах засияло безмерное счастье, она поняла его и теперь без всякого сомнения знала, что он любит её, безмерно любит, и этот миг наконец настал».
Августин немного убавил скорость. Они заняли среднюю полосу.
 — Ради Бога, жми на газ! — просипел Петер. — Я помечтаю.
Шумя и шипя, «мерседес» вжирался в вечернюю серость.

перевод с немецкого Терджимана Кырымлы