1.
Коровы — задницы дырявые.
— Иногда я — сигарета, — сказал Петер, когда они стояли на железном переходе и рассматривали слюдяные небоскрёбы Франкфурта, — и представляю себе, как женщина достаёт меня из пачки, прикуривает. Она стряхивает пепел — и я всё короче.
— Я — дерево, — сказал Августин. — Корова щиплет мои листья — и я ненадолго кошусь на пленере. Как говорится, коровы — задницы дырявые.
Они примерно пару часов мёрзнут на железном мосту. Майн, чёрный и слепой, течёт Майном.*Поздно ночью они наворачивают ещё круг по городу.
В Заксенхаузене плачущая молодая женщина лежала на тротуаре. Её ограбили два велосипедиста, вырвали сумочку. Петер и Августин доставили её домой. Она столь сильно тряслась, что не могла отворить дверь подъезда. Друзья проводили её вверх по лестнице.
Отец вышел им навстречу.
— Рвань! — крикнул он и бросился на них с кулаками. Они попытались оборониться. Внезапно Августин увидел кровавые потёки на себе. На руках. На пиджаке. На брюках. Он понял, что у старика в руках нечто острое.
Заметив кровь, отец оставил Августина и убрался во свою квартиру. Соседи сообщили в полицию. Полицейские хотели было призвать к ответу старика, но он как пропал.
Этажом ниже сотрудникам полиции бросилась в глаза приоткрытая дверь бюро. Они вторглись — и обнаружили некоего мужчину, склонённого в темноте над письменным столом. Его зарезал деловой партнёр.
Петер и Августин были довольны, что выбрались из дома. Они снова заколесили.
На крупной строительной площадке в Рёдельхайме случилось несколько взрывов. Сдетонировала бомба, заложенная под грузовиком «фольксваген», и разнесла «фюрерский» дом.
Почти одновременно в пятнадцати метрах от грузовика взорвался экскаватор. Он выгорел дотла.
Неподалёку сильно воняло бензином. Экскаваторщики щедро полили горючим заправочные автоматы, и кабинки моторов тоже. У них видно не хватило времени поджечь всё добро. Анонимный телефонный звонок сообщил полиции о спрятанной подальше, бомбе. Та вскоре грохнула и выбила стекла близлежащих подъездов. В освещённых оконных проёмах стоя кричали люди.
Два босяка под сурдинку вломились в магазин мехов. Они унесли самые ценные вещи, полили бензином остальные — и грохнули всю лавку. Пламя перекинулось на близлежащий дом — жильцов пришлось эвакуировать пожарными спецсредствами.
Делец проездом наблюдал всё из гостиничного номера. Он возбудился и дрожащими палцами попытался прикурить. Он покрякивал от ужаса и удовольствия, когда скакали язычки пламени, и прижигал вещи. В крайнем возбуждении он вызывал по телефону знакомых проституток. Слыша отказы, он снова и снова баловался огнём, разбрасывая кругом горящие спички. Наконец он попал в мигом полыхнувшую гардину.
— О, Марго! — стонал он в трубку.
Он метрулся прочь из комнаты. Некоторые постояльцы в панике взобрались на подоконники. Портье вызвал пожарников.
Пятеро альпинистов проездом из Гамбурга, будучи в подпитии по случаю готовящегося покорения трёхтысячпятисотпятиметровой Цукерхютль (вершина Австрии, в местности Насфельд-Хермагор, но на самом она не выше 2000 метров ,— прим.перев.) в Швабских Альпах (? «in den Stubaier Alpen»,— прим.перев.), в сутолоке бросили канат наружу и хотели выбраться с седьмого этажа, но один из них сорвался и увлёк за собой двоих. В тяжёлом состоянии троицу доставили в больницу.
Некий шестнадцатилетний школьник, ввиду родительского ареста будучи заперт в комнате, заметил трюк альпинистов в окне напротив и попытался выбраться из дома на пятнадцатиметровом электрическом кабеле. Кабель оборвался — школьник упал.
Петер с Августином ехали дальше по городу.
На Эшхаймерской трассе они заметили водителя, который отчаянно старался запарковаться в слишком узкую нишу. Они хотели отговорить его. Тот был будто не в своём уме. Он рвал на себе галстук, дёргал взад-вперёд свой автомобиль, которым вскоре разбил соседние. Он оцарапал им бока. И вклинил свой. Кончив, он разразился грязным матом. И задумался. Затем приспустил боковое стекло.
— А ещё жена хотела поехать со мной, — выдавил он. — Я всё упаковал в чемоданы, и грубые подстилки, и эластическими жгутами примотал, всё в полном беспорядке. Дело в устье… Ориноко.
Его рука высунулась из окна дверцы. Затем его голова пала на руль. Носом в арматуру. Сердечный приступ.
Через пару минут они познакомились с его женой. Вызванная соседями скорая не пожелала увезти пострадавшего.
— Тогда оставьте его здесь,— сказала жена. — Став сиделкой раковой больной, я живу раздельно с мужем. Он не понял моего поступка. Он постоянно желал уюта и добра. Своим сентиментальным сердцем. Но когда моя подруга оказалась в жалком состоянии, покой миновал. Она стонала, нуждалась в постоянных инъекциях. Она на тридцать лет старше меня, ну и что с того. Она не желала в приют. Теперь она мертва, и мы хотели уехать на отдых.
Петер и Августин продолжили свой путь. Ночь выдалась не слишком холодной, но и не тёплой. Они будто чувствовали, как ночь всё больше вжирается в себя.
Вблизи рыночного павильона они вытянули старика из подвального окна. Он был совершенно удручён. Старик собрал с витрины упаковки таблеток — в основном мединокс и карпагон от табакокурения. Кроме того он сгрёб ворох фальшивых рецептов. Когда друзья рассказали об этом его жене, её постиг шок.
На Кайзерштрассе они оказались свидетелями самоубийства. Случилась катавасия у кабака. Свалив серебряным мотоциклом свою подругу и её спутника, ездок спрыгнул с седла и зарезал их ножом с лезвием на пружине. Когда те слегли замертво, он вонзил клинок себе в грудь.
Привратник «найт клаба» (в тексте — по-английски, «ночной клуб»,— прим.перев.) рядом выбросил вверх руку с растопыренными пальцами.
— Пять раз! — крикнул он. — Пять раз пером в брюхо!
Они поехали дальше.
В коляске одного мотоцикла среди металлической мелокии была спрятана металлическая коробка. Бомба с таймером и двумя батареями питания. Раздался взрыв, который друзья услышали издали — осколки вонзились в фасад и проникли в помещение «найт клаба».
Утром они обнаружили труп на берегу Майна. Лицом в гальку. Карманы кто-то выгреб. Рядом валялся пустой бумажник. Одежда лежала рядом, грязная и порванная. Труп был в исподнем и в носках. Тело в воде. Видно его сюда затащили и ограбили. Подобранной палкой Петер повернул голову трупа, чтобы рассмотреть лицо.
Он ужаснулся. Тот мог оказаться его отцом. Рот был широко распахнут, шёки взрезаны.
Грабители искали золотые коронки.
— Они его капитально обчистили, — вынес вердикт Августин.
— Ювелир, — поддакнул Петер после детальной разведки. — Верно имел при себе шкатулочки с камушками.
Августин кивнул.
— Я подумал то же.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
____________________________________________
* игра слов, main (англ.) и Main, название немецкой реки: «МАЙНстрим»; немцы играют американизмами: фастфуд = почти еда, fast = почти (нем.), — прим.перев.
2.
Происшествия брали их за жабры. О работе и мельком не думалось.
Они ехали к Франкфуртскому перекрёстку. В чемодане находилось достаточно чтива.
— Каждый оставляет после себя шедевр, — сказал Петер.
— Как это понимать?
Петер расслабился.
— Капитальный шедевр, вот я о чём.
— Сделай милость, — сказал Августин в тон ему, — покажи мне свой шедевр.
— Ни в коем случае! — сердито воскликнул Петер.
— Тогда и я ничего подобного не оставлю...
— Друзьям надо верить на слово.
Они молчали. Голубые дорожные указатели мозолили им глаза.
— Я боюсь, — сказал Петер, — сгореть на пожаре.
— Ты горел в детстве?
— Нет. Но отец запирал меня в подвале.
— Да ты же не горел!
— Но я визжал как колотый поросёнок («кричал как на копье» букв., — прим.перев.) Отец совершенно спокойно стоял за дверью подвала и приговаривал: «Чем больше ты кричишь, тем дольше останешься взаперти».
Он уходил. Я кричал. Там было ни зги. Отец возвращался и говорил: «Прекрати, иначе ещё накажу».
Я кричал. Отец уходил. Мать вызволяла меня. Совала меня в ванну, мылила, что мне совсем не нравилось.
— В следующий раз фати («папик», — прим.перев.), заперев тебя в подвале, включит радио на всю громкость.
— На следующий раз отец дал мне белый бумажный флажок на спице. По нужде я должен был скатать его и сунуть в замочную скважину. Но я конечно обошёлся без этого.
— Браво? Как ты не хотел бы умереть?
— Не желаю погибнуть от окурка, который я втиснул бы в это пробензиненное сиденье. Не хочу окочуриться от выхлопных газов постороннего в этом салоне. И от таблеток, которыми ты станешь пичкать меня.
— Я?
— Да, ты.
— Зачем это мне?
— Не могу знать.
Августип окинул взглядом Петера и прибавил газу. Он менял полосу движения чтобы попасть в направление Мюнхен-Вюрцбург. На пригорке, думал он, у меня получится.
— Боюсь, — сказал он,— что мы будем уничтожены под некое вполне песнопение из недр ФРГ, печальное и нежное, которое всем нам слишком западёт в душу.
— Во всяком случае мне, — поддакнул Петер, — верится в это всё сильнее. Мне приходится зажигать свечи с обеих концов.
— С обеих концов… хм. Срам.
Августин махнул рукой из окна.
— Я ношу их (федеральные земли ФРГ? — прим. перев.) как милую старую одёжку.
— Да у нас всех чудовищно старая кожа.
— Что нам остаётся?
— Соучаствовать и сосать.
— Точно. Из бесчисленных свисающих над нами шлангов.
— Кроме того, за нами следят.
Петер взглянул вверх.
— Как это заметно?
— Ну, у них дел невпроворот.
— Я достоин личного Я буду начеку, и своим дальнейшим существованием выражаю личное доверие к Сверхбдтельному.
— Ладно! Наши «личные дела» ждут нас.
— Мы в пробке. Высказывайся, дитя человеческое.
— Многие охотно дискутируют. О новых идеологиях и терапиях. И о многом другом.
— Они этим хоть расслабляются.
— Но после всякой всячины возникает война.
— Возможно.
— Я абсолютный нигилист.
— Относительный, да?
— Бомбы. Ракеты. Пусковые установки. Казармы. Бетонные трассы. Взлётные полосы. Ра-та-та-та-та. Ра-та-та-та-та...
Он зажал под мышкой «автомат» и «строчил» в окно.
— Всё — заскорузлые стереотипы ума. Моего мозга.
— И что? — спокойно спросил Августин.
— Я всё перечитываю «Преступление и наказание» («Schuld und Suеhne» в немецком переводе название романа Достоевского звучит как «Вина (тж. „долг“) и искупление», — прим.перев.) Пока читаю, вижу девушку Соню, как героиню своих рассказов. Она пошла за мной в Сибирь. Только там есть будущее.
— Пожалуйста, процитируй.
Августин вырулил на крайнюю полосу и включил сигнальные фары. Петер достал книгу из недр чемодана.
«Им хотелось говорить — и они не могли. Слёзы застили обоим глаза. Они были одинаково бледны и худы, но сквозь их болезненные и поблёкшие лица уже сияла утренняя заря некоего нового будущего, воскрешения к новой жизни. Любовь разбудила их, отворила в их сердцах неисчерпаемые родники жизни для взаимного согласия. Они решились терпеливо ждать. Впереди были ещё семь лет полных бесконечных страданий, но также и безграничного счастья!» (мой обратный перевод с немецкого, — прим.Т.К.) Ты понял, как я глотаю эти строки.
— Но в Сибирь ты не хочешь.
— Иногда я — трасса В3, — некстати заметил Петер.
Августин кивнул.
— Да, это совершенно нормально. Впрочем, и я себя чувствую примерно так. Хорошо, что ты признался первым.
— Ты знаешь, о чём я? — разочаровался Петер.
— Ты — автотрасса федерального значения, которая тянется с севера через Кассель и Марбург, прихватывает и Гессен, и Франкфурт, а затем на юг к Дармштадту до самого Базеля и дальше.
Петер был счастлив. День показался ему совсем другим.
— Собственно, нам незачем много говорить, — сказал он. — Всё просто и ясно. Ведь ты интуитивно знаешь, что у меня на уме — и мне так легко выражаться вслух.
Августин улыбнулся и махнул рукой настырному спортивному авто.
— Ладно. Бывает, я говорю, что меня знобит.
— Ну, дальше, дальше! — с энтузиазмом воскликнул Августин.
— Иногда я испытываю замечательные метаморфозы. Я ложка.
— Красота.
— Я лежу на столе. У чашки. Детка пользуется мною. Он черпает мной сахар. Когда он вынимает меня изо рта, мои волосы всегда растрёпаны. Вместе с другими столовыми приборами я оказываюсь в миске для мытья посуды. При этом я и сам кое-что поклёвываю.
— Ох ты… лакомка, малыш-сластёна.
— А то нет? Желаю того. Пусть мной помешивают тёплый чай в стакане. А ещё я иногда воображаю себя на лугу, как вчера, рядом с другими деревьями.
— Вот Франкфуртский крест. Международная автовертушка...
— Мы одни.
— На сквозняке.
— Куда поедем, по В3?
— В3 руку тянет, ты видал? Да, отсюда легко можно добраться куда угодно — нам всё равно, куда свернуть.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
3.
— Потянем дальше? — спросил Августин.
Было раннее утро. Город оживал. Из длинных парковок в струнку близ жилых подъездов крошились авто и тянулись на улицы центра, чтобы в итоге снова сжаться тесными рядами многоярусных стоянках.
Кафе были пока закрыты. К киоска они выпили по шпруделю, поели колбасок с картофелем фри («pommes frites», галлицизм в ориг. тексте, — прим.перев.).
Парочка в мотоциклетных шлемах ждала напротив банка. Две минуты до начала рабочего дня. Когда служащая пунктуально отворила дверь, те сняли шлемы и вошли.
Августин бросил колбаску и картофель. Ему захотелось к отцу, который работал поблизости начальником строительной конторы.
— Он точно в столовой, — ответила секретарша.
Кантина оказалась закрытой ( «кантинами» называют и офицерские столовые,— прим.перев.).
— Её опечатала санитарная служба, — откликнулась секретарша. — Нашли на полу червячков. Столовая располагается в проклятой мансарде. Послевоенная постройка. Её надо давно отремонтировать. Экономят, а где тонко, там рвётся… В потолке дыра.
Петер и Августин покраснели.
— Через неё на чердак годами свободно летали голуби. Во время еды раздавалось воркотание и возня над головами. Голуби умирали. Их трупами живились черви, которые нашли путь сквозь доски потолка вниз, и до поры они незаметно падали. Не исключено, что и в еду...
Секреташка смеялась и раскачивалась на стуле.
— Где мой отец? — спросил Августин.
Хохоча, она оросила слезами бутерброд и свалилась со стула.
Августин разгневался. Он схватил кофейник со стола, пригубил его и обжёг рот.
Смеясь, из ящика стола секретарша вынула пистолет, которым пригрозила им.
— Отец дома! — крикнула она им вслед.
Они перевели дух на какой-то спортплощадке, ограждённой исполинским проволочным забором. У скамьи лежили осколки стекла. Разорванная картонная коробка. У скользкого жёлоба дама ругала троих детей, а самого непослушного, она трясла за руку.
— Вы должны играть! — кричала она. — Скользить! По этому жёлобу!
Дети послушались её, забрались в жёлоб, скользнули вниз. Затем они сбежали к лесенке, влезли на неё и закачались на перекладинах, пытаясь выдернуть их.
Завизжав, дама ринулась к ним. Дети один за другим унеслись прочь. Они принимали даму за подругу, играли с ней. Её крик превратился в сплошной утомительный вопль:
— Где вы?! Да где же вы?!!
В неб было столько отчаяния.
Друзья так и не смогли успокоиться. Они остановили такси и поехали к отцу Августина. Некая дама, блондинка с распушенными волосами, открыла им. Августин её не знал. Петер показал ей красное удостоверение со своим фото.
— Господина Вагнера здесь нет, — испуганно отозвалась она.
— Простите пожалуйста, — настаивал Петер, — видите, моё служебное удостоверение в порядке. Я настаиваю. В наше небезопасное время...
Августин живо кивал.
— В последнее время в обращении появилось много фальшивых банкнот. Если Вы позволите, я хотел бы внимательно рассмотреть ваши наличные. Само собой разумеется, вы их получите обратно.
Дама медлила. На своб беду она была в купальном халате.
— Вы здесь зарегистрированы?
— Я здесь живу, — нерешительно ответила она, — а зарегистрирована по иному адресу.
— Я так и знал.
— Что, простите?
— Ради Бога, — успокоил её Петер, — ваши частные обстоятельства меня не касаются. Я только хотел бы выяснить дело с фальшивыми банкнотами.
— Минуочку, — откликнулась она. — Я не верю ни единому вашему слову.
— Я так и думал.
Она попятилась назад.
— Остаёмся тут, — произнёс Петер.
Августин толкнул его: «Ты спятил, что ли?!»
Она кстати вернулась и протянула Петеру двадцатимарковую банкноту. Тот рассмотрел её на свет, подул на неё сквозь стистутые зубы.
— Ну? — спросила дама.
— Фальшивая, — отозвался Петер.
Она метнулась к двери. Они услышали жужжание электобритвы.
Они сели в трамвай и проехали четыре или пять остановок. Двое типов, горланя, бегали с сигарами в зубах по проходу и задирали их обоих. Один был джинсе под ковбоя, а второй был выделялся голым торсом.
— Ага, мастер! — изрёк полуголый Петеру. — Значит, на работу едем?
Он схватил Петера за длинные волосы. Ковбой ринулся вперёд. Он приметил турка, углубившегося в гозету. Ковбой вырвал газету клочьями из его рук, спихнул его с сиденья и ударил. Полуголый метнулся прочь от Петера и помог своему дружбану. Они бросили турка на пол и обработали его ногами. Затем как по команде они обратились к одному индусу, которые сидел впереди и круглыми глазами наблюдал происходящее. Один двинул ему в скулу, а когда индус прогнулся, второй выбил ему зубы.
Трамвай остановился. Распевая, оба драчуна выпрыгнули вон. Августин потянул за собой Петера. Они вышли вместе. Не сговариваясь, они потянулись в обратную сторону.
Друзья зашли позавтракать в ближайшее кафе. Там им пришлось побеседовать с молодым хирургом.
— Хотел бы я по-настоящему почувствовать себя в отпуске, — молол тот. — Вот читаю газету и скучаю себе.
Им вовсе не улыбалась беседа с ним, но тот не отставал.
— Как гром среди ясного неба: звонят мне из бюро путешествий и говорят, что номер к сожалению не готов. Предложили мне альтернативное пристанище. Я отказался. Меня непрерывно вызывают в клинику. Это не отпуск. Я требую возмещения ущерба.
Они снова пошагали улицами города.
На железном мосту, немного не дойдя до берега, они ненадолго остановились. Августин уже не хотел дальше. Он утомился. Однако, Петер сумел дотащить его до ближайшего паркинга, где они «взяли» неброский с виду «мерседес» — и выехали из города.
Была ясная погода. У них был впереди весь прекрасный день.
Кассеты оказались неплохими. Шлягеры худшего пошиба.
Августин спал. Он один раз проснулся недалеко от Бад-Наухайма из-за полицейской пробки и пальбы. Учебная ракета американских военных сил упала рядом с хутором и превратила всё барахло в пылающий факел. Ракета приземлилась не в цель. Увы, она была оснащена учебным боевым зарядом.
Это привело к тому, что некоторые жители Бад-Наухайма превратились в антиамериканцев. Некоторые гуляющие в парке сердечники из клиники благодаря присутствию ракеты «воздух-земля» ощутили себя абсолютно неизлечимыми.
Они ехали дальше.
Перед Буцбахом они выбрались на автобан. Ровно через километр пути легковушка на большой скорости катапультировалась через заграждение сразу за ними. Обгоняя грузовик, она потеряла диск с левого заднего колеса, была смята грузовиком и раскатана им. Грузовик смял заградительную планку и тоже разбился. «Летучая» легковушка столкнулась с другими авто.
Возле Вецлера они покинули автобан. Бензобак был наполовину полон.
В курукузном поле они наконец перевели дух. Августин сразу уснул.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
4.
— Сможем мы жить этим?
— Отнюдь. Мы же не воры. Мы будем разъезжать в краденых авто по Западному краю (durchs Westend, т.е. ФРГ, — прим.перев.), поглядывать снизу вверх на окна домов?
— Да, иструменты у нас в чемодане.
— Молоток, клещи, отвёртка, лом?
— Молоток, клещи, отвёртка, лом. Точно. И карманный фонарик, домкрат и липкая лента.
— Станем оценивать взглядом шторы, лампы, двери домов.
— По дверям с табличками виден аристократизм жильца, или присутствие нувориша с коллекцией старинных монет и античными черепками на застеклённых полках.
— Мы исследуем вопрос («вир решерширен», галлицизм,— прим.перев.), если я правильно тебя понимаю.
— Сначала мы расслабляемся. Сидим в кафе. Я листаюжурналы или выдумываю истории, которые затем расскажу своей лошади в провинции.
— Сможем мы жить этим?
— Я бы рассказывал истории на автобусных остановках, перед супермаркетами, или на школьных дворах. Так годится, проверено. Что будешь делать ты?
— Читать.
— А ещё?
— Вечером мы пойдём в кино. Затем роскошная трапеза. На сон грядущий. Не поздно — в кровать. Завтрак в девять утра. Разговоры в ложе. Дискуссии о выжатых вопреки полным желудкам снам. Толкование сновидений.
— А если они тебе покажутся неблагоприятными?
— Я буду тащить и вывинчивать их, пока не испорчу, как замки`. Мы станем звонить по телефону наугад. В разные квартиры. Легко будем забираться в подъезды. Замки `— не проблема. Мы можем натянуть чулки на головы себе. Станем похожи на настоящих взломщиков.
— Представляю себе, как страшно ты при этом напугаешься.
— Я буду замирать при малейшем шорохе. На кухне наверняка где-то есть наличные. Люди часто оставляют пару сотен под клеёнкой чтобы задобрить взломщиков. В спальне лежат украшения. Из белья вывалятся порнофотографии. Мы ими надолго займёмся.
— Чтобы расслабиться.
— Я слышал, что образованные люди прячут банкноты в книгах.
— Может быть. Я стану изредка прихватывать с собой маленькие пейзажи, только голландцев или итальянцев. Не на продажу. А также интересные книги. Особенно те, которые давно не листали. Да всё по-быстрому.
— За исключением порно.
— Пока тебя не свела судорога, мы ломимся на выход. Оплёвываем гардеробное зеркало и валим вниз по лестнице.
— Притом я пла`чу?
— Этого я не знаю.
— А я пла`чу, уже немного.
— В самом деле.
— Проехав пару улиц, мы останавливаемся чтоб успокить друг друга. Мы делим добро — один уступает другому. Едем погулять в центр города, авто оставляем незапертым, набитые сумки — на заднем сидении. Надеюсь, всё будет украдено.
— По-моему, здесь, в кукурузе так хорошо пахнет.
— По мне здесь слишком пыльно.
— Лучше всего нам пару дней не видеться.
— И я того же мнения.
Они молчали. Дулись и смотрели в небо.
— По крайней мере, вместе мы доедем?
— Всё равно.
— И в гостиницу, да?
— Почему нет?
— Вдвоём хорошо. Чвствуешь себя под присмотром. Человек, сказал Ницше, выдумал Бога, чтобы было кому посматривать на его горести.
— Для этого мне бог не нужен.
— И ты упорствуешь, идиот! Мог бы ты когда-нибудь пробудиться?
— Да уж.
— Когда дверь нараспашку, и желудок твой тоже так?
— Не заостряй.
— А снаружи с полными карманами ты бесишься, да?
— Можно сказать.
— Знаешь, мне надо поработать над собой. Упорядочить свои записи. Сократить рукописи, лишнее выбросить. Наконец, устроиться с деньгами. Я могу забыть о социологии. В психологии ничего полезного не открыто. Собственно, я желаю стать философом бизнеса.
— А затем?
Они молчали. Смотрели в разные стороны. Непокой. Неприятно наколотый. Раздражённый неразговорчивостью и каждым новым движением. Одно слово. И слова много. Спор.
— Ты бы дрожащими пальцами поклал свою долю в угол комнаты и поехал бы домой.
— Постарайся уснуть.
— Оставь меня. Сотни машинописных страниц вперемешку лежат в моей комнате. Готовые принтерные распечатки. Аккуратные блокнотики. Разрозненные листы всех форматов и бесчисленные обрывки на полу. По всей комнате протянуты две бельевые верёвки с исписанными с двух сторон, слегка колышущимися бумажными «знамёнами». Поверх каждого — клок бумаги и прищепка. Результат моей трудовой мании. Год долой. Как сон. Шестнадцать часов письма, ежедневного и напряжённого. Ничего кроме. Писать. Проговаривать про себя и вполголоса. Орать. Петь. Плакать. Смеяться. Снова писать. Всё равно, что. Всё тотчас на бумагу —и навалом в комнату. Взгляд через плечо. Всё в порядке. Бывает иначе. Иногда надо выйти подальше. Я бросаюсь прочь --и раскрываю книгу.
— Прочти громко, чем ты теперь занят.
— Ты выслушаешь?
— Читай уж.
— Отан. Итаферн. Гобрий. Мегабиз. Аспатин. Гидарм. Дарий. Смерд, который не был сыном Кира, кроме того, безухий, наказанный Камбизом, царил в Сузах. Кроткие указы свои рассылал он, дабы снискать благосклонность своих подданных. Дочь Отана, Фатима, которая была Камбизом приставлена к бабам, жила, как и все прочие жёны покойного Царя царей, при Смерде. По приказу своего отца, когда настал её черёд спать со Смердом, она нежными своими перстами убедилась в том, что он безухий, а потому — не сын Кира, который, как известно, не лишился своих ушей..."
— Красиво.
— Правда? Имена.
Петер выпустил из рук книгу.
—Против времени разве попрёшь? Надо заняться делами поважнее? Достаточно этого чтобы существовать?
— Вопреки угрозам.
— Да, вопреки теням.
— Презрев жалость.
Петер вскинул руку.
— Видишь: Бэ-третья рапортует!
Но Автустин не откликнулся.
— Жить в пустыне.
— Что ты сказал?
— Жрать саранчу.
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы
