В апреле

1.
Где злато зорь и жемчуги-лучи,
там властно взор твой девичий сияет,
святой надеждой голос твой звучит,
сиренью вздох благоухает.

Туманы нежно торят твой восход,
смиренно тихнут вихревые бури,
и, радостно отринув плен забот,
смеются ясные лазури.

Тебя, волшебница, весна-мечта,
я вновь один встречаю безучастно,
в коловороте века все лета
зажат тоской плакуньею всевластно.

Сомненья тёмные в душе горят.
Я, горькой памятью своей пленённый,
сникаю среди праздника, что свят,
один твоей улыбкой обойдённый!...

2.
Лесом, лугом и полем
лейся, мир-благодать,
ароматам не спать,
чутким зорькам тем боле.

Мимо злата песков
мчат курдявые волны
в серебристую новь —
им весна молвит «вольно».

Только в сердце твоём
присоседилось горе,
в чёрной ночке-уборе
бдит свой грустный заём.

Смейся ты, идиот,
гимны солнцу запой:
ожил мир твой земной
вновь апрель твой цветёт!

Димчо Дебелянов
перевод с болгарского Терджимана Кырымлы


През април

I.
Пристъпяш сред бисерно-златни лучи;
властително взорът ти девствен сияе;
в гласа ти надеждата свята звучи
и люляк в дъха ти ухае.

Мъглите път правят на твоя възход,
смирено потайват се вихрени бури,
и пълни със радости, смях и живот,
усмихват се ведри лазури.

О, пролет-вълшебница, пролет-мечта,
едничък аз срещам те пак безучастно,
през есени плачущи, зими, лета,
притискан от скърби всевластно.

Съмнения тъмни в душа ми горят,
топя се от спомени горки сподавен
и чезна, самотен сред празника свят
от твойта усмивка забравен!...

II.
Над долини и гори
лей се мир и благодат,
нежно-меден аромат
и бленувани зари.

Там, край злачни брегове,
бързат къдрави вълни,
към сребристи далнини
пролет ги зове.

Само в твоите гърди
подслони се горестта,
черна тя, като нощта,
там несменно бди.

О, засмей се, затрепти,
химн на слънцето запей,
че веднъж се свят живей
и веднъж април цъфти!

Димчо Дебелянов  

Соль

Ещё на свет не выйдя, соль впитал я,
не ту, не из утробы материнской,
до семени отца я с нею знался:
она от волн морских и борозд пашни.

Её как нет. Но как взахлеб надежда,
как только присосусь я к счастью.
соль растворится вмиг — и всё мне горько.
Она в слезах, когда от счастья плачу.

Хайнц Калау
перевод с немецкого Терджимана Кырмлы


Salz

In mir war Salz, vor ich zur Welt gekommen.
Nicht aus der Mutter war es mir gegeben,
es war in mir vor meines Vaters Samen.
Das Salz der Meere und das Salz der Erde.

Es ruht in mir. Wenn ich die Hoffnung trinke,
wenn ich beginne, mich voll Glück zu saugen,
löst sich das Salz, und alles wird mir bitter.
Ich spüre es noch in meinen Freudentränen.

Heinz Kalau

Классная комната начальной школы в трущобах

Вдали, вдали от волн лихих здесь дети: лица
окаймлены острижками врастрёп, бледны.
Малышка-дылда свесила главу. Бумажный,
малец с крысиными глазами. Чахлый отпрыск
цитирует отцовский недуг: кривокостый, он
талдычит с места. На камчатке тусклой
таится неженка-юнец, чей взор — мечта
охоты беличьей в древесном классе, там.

Сметана стен… дары… Шекспира голова.
Рассвет-стекло, собор лубочный из европ.
Цветник. Тирольская долина. Карта мира
как орден свету этому. И всё же детям
довольно окон, где обрамлен их мирок,
где их грядущее описано туманом.
где улка втиснута в свинцовый небосвод
вдали, вдали от рек и гор, и звёзд-миров.

Итак, Шекспир — злодей, а карта им соблазн
украсть любви и солнца, клад отрыть в песке
и с ним шмыгнуть по норкам: жизнь велит
с тумана в омут-ночь? На куче пепла дети в шкурках,
протёртых изнутри мослами, а снаружи сталью
оправ со стёклами, похожими на бой бутылок.
Всё время и простор детей — туман трущоб.
Марайте карты их туманами как рок. Нет, всё же,

учитель, гувернёр, инспектор, визитёр,
стучи, стучи по окнам-картам-катакомбам.
накрывшим жизни маленькие — бей,
о бей, пока они не выбьются из улок,
и покажи ребятам зелень леса: пусть их мир
лазурью побежит по золоту песка, нагие языки их
сбегут в листву белянок-книг открытых.
История для детворы, чья речь есть солнце.

Стефен Спендер
перевод с английского Терджимана Кырымлы


An Elementary School Classroom in a Slum

Far far from gusty waves these children's faces.
Like rootless weeds, the hair torn around their pallor.
The tall girl with her weighed-down head. The paper-
seeming boy, with rat's eyes. The stunted, unlucky heir
Of twisted bones, reciting a father's gnarled disease,
His lesson from his desk. At back of the dim class
One unnoted, sweet and young. His eyes live in a dream,
Of squirrel's game, in the tree room, other than this.

On sour cream walls, donations. Shakespeare's head,
Cloudless at dawn, civilized dome riding all cities.
Belled, flowery, Tyrolese valley. Open-handed map
Awarding the world its world. And yet, for these
Children, these windows, not this world, are world,
Where all their future's painted with a fog,
A narrow street sealed in with a lead sky,
Far far from rivers, capes, and stars of words.

Surely, Shakespeare is wicked, and the map a bad example
With ships and sun and love tempting them to steal—
For lives that slyly turn in their cramped holes
From fog to endless night? On their slag heap, these children
Wear skins peeped through by bones and spectacles of steel
With mended glass, like bottle bits on stones.
All of their time and space are foggy slum.
So blot their maps with slums as big as doom.

Unless, governor, teacher, inspector, visitor,
This map becomes their window and these windows
That shut upon their lives like catacombs,
Break O break open 'till they break the town
And show the children green fields and make their world
Run azure on gold sands, and let their tongues
Run naked into books, the white and green leaves open
History is theirs whose language is the sun.

Stephen Spender

Ultima Ratio Regum

Свинцовыми литерами весенним холмам
стволы молвят последний довод денег.
А мёртвый парень, лёгший под оливы,
был слишком молод и глуп.
Недостойный веского взгляда герольдов,
он был скорее целью для поцелуя.

При жизни фабричный гудок его не звал.
И ресторанные двери-люкс не поддавались ему.
Мир огораживал мертвеца обычной стеной
из золота, такого закатного и чистого,
а его жизнь, путанная как биржевой гам, тащилась прочь.

Слишком легко он скинул кепку
однажды, когда бриз осыпал лепестки с деревьев.
Нецветущая стена щетинилась стволами,
гнев пулемёта шустро косил травы;
флаги и листья падали из рук и с веток;
твидовая кепка гнила в крапиве.

Измерь его бесценную жизнь
трудоднями, отельными гроссбухами, газетами.
Оцени: одна из 10 000 пуль кого-то наповал.
Спроси: «И столько расходов списано
одной смертью молодого-зелёного
лёгшего под оливой, о мир, о смерть?»

Стефен Спендер
перевод с английского Терджимана Кырымлы


Ultima Ratio Regum

The guns spell money's ultimate reason
In letters of lead on the spring hillside.
But the boy lying dead under the olive trees
Was too young and too silly
To have been notable to their important eye.
He was a better target for a kiss.

When he lived, tall factory hooters never summoned him.
Nor did restaurant plate-glass doors revolve to wave him in.
His name never appeared in the papers.
The world maintained its traditional wall
Round the dead with their gold sunk deep as a well,
Whilst his life, intangible as a Stock Exchange rumour, drifted outside.

O too lightly he threw down his cap
One day when the breeze threw petals from the trees.
The unflowering wall sprouted with guns,
Machine-gun anger quickly scythed the grasses;
Flags and leaves fell from hands and branches;
The tweed cap rotted in the nettles.

Consider his life which was valueless
In terms of employment, hotel ledgers, news files.
Consider. One bullet in ten thousand kills a man.
Ask. Was so much expenditure justified
On the death of one so young and so silly
Lying under the olive tree, O world, O death?

Stephen Spender

О пилотах, бомбивших Германию весной 1945-го

Они вязали клеть свою (я стал на пике крыши),
пульсирующий шёпот в бирюзе небесной.
Я видел росчерки их, дротиков алмазных,
незримые опоры проводов соединявших,
цедивших небо кристаллической решёткой,
сачком из смыслов, нежных как косяк форели.

Они ушли. Они оставили молчанье нашим улицам внизу:
такими школьники площадки игровые покидают.
Молчание асфальта, бирючиновых оград, столбнячных стен.
По небу опустевшему, как по стеклу, алмазы их чертили
великолепнейшие и белейшие кривые —
их вскоре день размял: и лент атлас
под солнцем золотым плескал с уступов неба.

О, тем апрельским утром мой указ несли они,
и вдаль тянулись, пели в атмосферной клети.
Затем они его швырнули на немецкий город:
он волю выказал — дома высокие упали.

Когда поблёкли умершие ленты,
и небо позабыло их, и принялся апрель
за стройку гнёзд и обогрев себя,
я вспоминал забытые фамилии и лица.

Теперь я падшей рванью блёклых лент
каймлю тот сокровенный образ как умею,
и жизнь моя в неведеньи цены их ран
пропеллером лопатит мысли (грех и честь,
раскаянья?) и молится за тех пилотов.

Стефен Спендер
перевод с английского Терджимана Кырымлы


On The Pilots Who Destroyed Germany In The Spring Of 1945

I stood on a roof top and they wove their cage
Their murmuring throbbing cage, in the air of blue crystal.
I saw them gleam above the town like diamond bolts
Conjoining invisible struts of wire,
Carrying through the sky their geometric cage
Woven by senses delicate as a shoal of flashing fish.

They went. They left a silence in our streets below
Which boys gone to schoolroom leave in their playground.
A silence of asphalt, of privet hedge, of staring wall.
In the glass emptied sky their diamonds had scratched
Long curving finest whitest lines.
These the day soon melted into satin ribbons
Falling over heaven's terraces near the golden sun.

Oh that April morning they carried my will
Exalted expanding singing in their aeriel cage.
They carried my will. They dropped it on a German town.
My will expanded and tall buildings fell down.

Then, when die ribbons faded and the sky forgot,
And April was concerned with building nests and being hot
I began to remember the lost names and faces.

Now I tie the ribbons torn down from those terraces
Around the most hidden image in my lines,
And my life, which never paid the price of their wounds,
Turns thoughts over and over like a propellor
Assumes their guilt, honours, repents, prays for them.

Stephen Spender

О ночь, о ночь дрожавшая

О ночь, о трепетная ночь, ночь вздохов,
о ночь когда я розгой был; о ночь,
когда мой рот орал вдали как зверь,
кой пасся на мяса`х твоих; о ночь,
когда глухая тьма была гнездом
из влас твоих, и полным глаз моих.

(О звёзды безучастные вверху,
шатёр убогий на суколах наших ног
средь лепестков — полями сыпал век.
О ночь, вразлёт вращавщая всю нашу тьму)

О день, о постепенный день, простынный свет
скрывавший тело ночи — как росой,
пока я разминал её сургучный сон
дабы прочесть ещё раз в дне-письме
её любовь нагую, благовест великий.

Стефен Спендер
перевод с английского Терджимана Кырымлы


O Night O Trembling Night

O night O trembling night O night of sighs
O night when my body was a rod O night
When my mouth was a vague animal cry
Pasturing on her flesh O night
When the close darkness was a nest
Made of her hair and filled with my eyes

(O stars impenetrable above
The fragile tent poled with our thighs
Among the petals falling fields of time
O night revolving all our dark away)

O day O gradual day O sheeted light
Covering her body as with dews
Until I brushed her sealing sleep away
To read once more in the uncurtained day
Her naked love, my great good news.

Stephen Spender

Я всё думаю

Я всё думаю о бывших истинно великими,
до своего рожденья помнивших путь души
светлыми коридорами, где часы суть солнца,
бекрайние и певчие. О тех, чьё милое рвение
понуждало заживо палимые огнём губы
твердить о Духе, воспетом с головы до пят.
О тех, кто было впитал из ветвей Весны
страсти, прободавшие их тела подобно цветам.

Драгоценное вечно незабываемо:
истинный экстаз прилива крови не нестареющих потоков,
ломящих сквозь скалы в доземных мирах.
Никогда не отрицай его негу в простой утренней заре,
и строгого вечернего веления любить.
Никогда не позволяй обыденной текучке
шумом и туманом душить цветение духа.

На горных лугах, под солнца, у снега,
зри гимны сим именам: волны трав
и стримеры белого облака,
и шёпоты ветра в чутком небе.
Имена заживо бившихся за жизнь,
нёсших в сердцах огнь огня.
Рожденные солнцем, они скоро вернулись к нему,
черкнув «честь имею» в бойком воздухе.

Стефен Спендер
перевод с английского Терджимана Кырымлы


I Think Continually

I think continually of those who were truly great.
Who, from the womb, remembered the soul's history
Through corridors of light where the hours are suns
Endless and singing. Whose lovely ambition
Was that their lips, still touched with fire,
Should tell of the Spirit clothed from head to foot in song.
And who hoarded from the Spring branches
The desires falling across their bodies like blossoms.

What is precious is never to forget
The essential delight of the blood drawn from ageless springs
Breaking through rocks in worlds before our earth.
Never to deny its pleasure in the morning simple light
Nor its grave evening demand for love.
Never to allow gradually the traffic to smother
With noise and fog the flowering of the spirit.

Near the snow, near the sun, in the highest fields
See how these names are feted by the waving grass
And by the streamers of white cloud
And whispers of wind in the listening sky.
The names of those who in their lives fought for life
Who wore at their hearts the fire's centre.
Born of the sun they travelled a short while towards the sun,
And left the vivid air signed with their honour.

Stephen Spender

Совет молодому поэту

Снукс, дружище, ты без цели
тратишь свой бесценный час:
жито слов для пустомели 
без мучицы мучит нас.

Я ценю без мысли задней
верхний ум твой, наконец 
из глуПин всего отрадней
в шахтах Виклоу свинец.

Снукс, дружище, скарабею
долго солнышки катать —
не дадут за них гинею,
но помянут чью-то мать.

Муза нам вручила «знамя»
красно чёркать слово «месть»,
мол, грядущее за нами,
только что нам, братец, есть?

Многим нас милее храмы,
или сытный гнёт оков:
молвят, дескать, наши мамы
нарожали дохляков.

Правду-матку режь как гангстер —
рифмы — блажь, язык как нож:
поезжай на дело в Манстер —
хоть помещика убьёшь.

Ричард Далтон Вильямс
перевод с английского Терджимана Кырымлы


Advice To A Young Poet

Snooks, my friend, I see with sorrow
How you waste much precious time —
Notwithstanding all you borrow —
In concocting wretched rhyme.

Do not think that I fling any
Innuendoes at your head,
When I state the fact that many
Mines of Wicklow team with lead.

Snooks, my friend, you are a ninny
(Class, mammalia — genus, muff),
If you hope to make a guinea
By such caterwauling stuff,

Lives of poets all remind us
We may write «demnition» fine,
Leaving still unsolved behind us
The problem, «How are bards to dine?»

Problem which perhaps some others
As through life they dodge about,
Seeing, shall suppose our mothers
Did not know what we were out.

Hung the bard, and cut the punster,
Fling all rhyming to the deuce,
Take a business tour through Munster,
Shoot a landlord — be of use.

Richard Dalton Williams

Вниманию С.

Бди сам себя:
единожды возможный,
притом недолговечный,
ты непригоден к обработке
как сьрьё,
не будучи продуктом.
Долой статистику —
ты важен сам.
Храни себя,
будь мягкосерд,
излишества
отринь.
Ответствуй сам,
сам вопрошай,
внимай себе,
единожды ты есть.

Хайнц Калау
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы


Mahnung an C.

Geh sorgsam mit dir um,
dich kann`s nur einmal geben
und auch nur kurz —
man darf dich nicht verbrauchen
wie einen Rohstoff.
Du bist kein Produkt.
Entzieh dich der Statistik,
du bist wichtig.
Bewahre dich,
weiche die Härte aus,
verweigere dich
den Überflüßigkeiten.
Gib deine Antwort selbst,
stell selber deine Fragen,
gib acht auf dich,
dich gibt es nur einmal.

Heinz Kahlau


Отношения

Отношения
без самопознания,
в глазах друзей
умаляющие тебя,
гнущие шею
или колени твои,
о прямостоящий,
правь
или брось.

Хайнц Калау
перевод с немецкого Терджимана Кырымлы


Die Verhältniße

Die Verhältniße,
in denen du
nichts Neues über dich erfährst,
die Verhältniße,
die dich kleiner machen,
als deine Freunde dich kennen
die Verhältniße, in denen du
den Kopf einziehen
und die Knie beugen mußt,
um stehen zu bleiben —
diese Verhältniße
mußt du
verändern oder
verlaßen.

Heinz Kahlau

Никола Вапцаров, «Рокотная волна». Пьеса (отрывок 6)

Третья сцена

Входит служанка.

Служанка. Чего изволите, госпожа?
Елена. Отнеси моё манто в гардероб. Верно мы поужинаем позже.
Служанка (берёт манто). Хорошо, госпожа. (Уходит.)


Четвёртая сцена

Слышен постепенно крепчающий голос Романова: «Чтобы постепенно утишить рабочих, другого выхода нет. Только так, а не иначе». Голос Попова: «Не рассчитывай — он мне кажется очень сомнительным». Голос Романова: «Хорошо, тогда твой вариант. Но, по-моему, только так. И на место Боева нам надо подыскать другого человека». Входят председатель, инженер Романов и Попов.

Елена. Пожалуйте, господа, садитесь. Я сокрушена, вся такая расстроенная.
Романов (с ирония). Нам очень тепло, госпожа.
Председатель. Представьте себе, и дети начали разорять нас.
Елена (председателю). Вы боитесь? Я никогда не верила, что вы способны испугаться.
Председателят. Боюсь? Нет. Но мне неприятно. Понимаете ли, в конце концов он не ничего не достиг, но всё же эта история неприятна. Она замедляет, знаете ли, производственный процесс.
Попов. Неприятная история.
Романов. Она плохо влияет на рабочих .
Попов. Сроки заказов срываются.
Елена. Господин Романов, я вам сочувствую. Похоже, вам снова некогда лечить свои почки.
Романов. Хм, да-а… мои несчастные почки… Видимо им снова придётся немного обождать. Впрочем я оптимист.
Попов. Сомневаюсь, дорогой Романов. На этот раз твой оптимизм кажется пустым.
Романов. Пустым? Ещё посмотрим! У меня есть основание верить, что он согласится. А то всё просто-напросто его экзальтации.
Председатель. Знал бы я, что экзальтация, тогда всё просто. Но я чую нечто другое и не по мне такие рискованные сделки. Наконец, нельзя ли нам найти другого человека? Почему непременно он?
Романов. Поскольку он, во-первых, хороший инженер, а во-вторых, если он останется, то ему придётся сдать назад. Эта его уступка для меня важнее всего.
Попов. Я не верю, что он уступит.
Романов. Уступка любой ценой. Мы сделаем всё возможное.
Председатель. Почему вы так упираетесь? Чего вы добиваетесь от его дальнейшей службы?
Романов. Реабилитации.
Попов. Реабилитации? Чего?
Романов. Реабилитации фабрики, реабилитации компании, меня, тебя и вас, дорогой Председатель.
Попов. Говорю тебе, ты ничего не добьёшься, Романов.
Романов. Я попробую.
Председатель. Шутки в сторону. Это ненужный манёвр.
Попов. Вы желаете, чтобы Андрей отказался от своих показаний? Похоже это значит ваше выражение «он сдаст назад»?
Романов. Да.
Попов. Каким образом?
Романов. Да просто — прессой.
Попов. Ну ты жуткий оптимист. Андрей скорее умрёт, чем откажется от своих показаний.
Романов. Стоит нам утешить его оптимизм некими обещаниями улучшения положения рабочих, известными техническими реформами — и думаете он не согласится?
Председатель. Слушая его выступление на суде, разве вы не поняли, что он менее практичен, чем вам кажется? Не кажется ли вам, что он достаточно осведомлён о закулисье?
Романов. Я понимаю. Только я надеюсь на его идеализм. Ясно, что он хочет сделать что-то для рабочих. На этом мы могли бы прекрасно сыграть.
Лилия. Вы, господин Романов, желаете продолжения службы Андрея?
Романов. Да, Лилия, и ты обрадуешься, правда?
Лилия. Я… не знаю...
Елена. Но ты уже повеселела?
Мира. Он не останется! Вы понимаете, он не останется. Вы хотите его обмануть? Его? Да ну-у-у-у?!
Жорж. Барышня влюблена в Андрея.
Мира. Прошу вас не отвечать за меня!
Председатель. Жорж, будь учтив. Будь аккуратен, не веди себя как ребёнок. (Мире.) Не сердитесь на него. (Романову.) По-моему, все эти сказки излишни. А поспешно дал согласие на его назначение. И вы, Романов, виновны в этой глупой истории с точильными кругами.Но больше всех виновны вы, директор, поскольку он — ваш сын.
Попов. Но какая в этом моя вин?
Лилия. Батюшка!
Попов. Господин председатель, если вам угодно, я скажу в чём моя доля вины в поступке Андрея?
Председатель. Рассмотрение дела затянется — и у вас будет довольно времени чтобы его разубедить.
Попов. Он никому ничего не говорил.
Председатель. А обвинительный акт?
Попов. Всё равно, тогда было поздно. И кто бы смог разубедить его? Наконец… мне кажется, что не позови мы корчмаря, Андрей бы не взбеленился.
Романов. А чего ты хочешь? Выложим как на духу, дескать, господа, виновны мы, судите нас? Так?
Попов. Если бы не круги… (раздражённо) точильные круги, то есть… Эх, ничего вы не понимаете!...
Председатель. Ну вот тебе на! Перед людьми, что ли? Вы немного одумайтесь.
Попов. Да, эти круги!.. С каждым словом он посыпал наши головы этой такой пористой крошкой. Да, инженер Романов...
Председатель. Директор, если вы продолжите, я тотчас уйду и никогда не приду к вам. Я там был и слвшал. Я знаю, что он говорил. Наша вина ясна. Теперь вопрос в том, как мы выпутаемся из создавшегося положения, с какой высоты нам обратиться к рабочим и не расхныкаться.
Романов. Говорю вам, пусть он останется — мы выиграем время. Мы дадим ему обещания и примемся их исполнять, а рана тем временем затянется. Разве не понятно, что нам поволокитить? Вы ещё помянете полицию. Нет, наше вернейшее средство — время. Иначе мы его ещё больше озлобим.
Елена. Я вне себя. Ах, какой язык, какой язык! Знаете ли, я считаю и себя в известной мере виновной в случившемся. Вы же помните, как я настойчиво просила его назначения. Но кто мог предположить, что такое случится?
Попов. Да, да… Кто бы мог?...
Елена. Мы все думали, что он останется с нами, станет трудиться, а в свободное время — ваять. И как мы радовались!...
Попов. И всё пропало...
Романов. Погодите, мы как-нибудь усмирим его. Пусть он только уступит.
Председатель. Не будь горячая пора на производстве, всё бы устроилось намного проще. А теперь нам нужны люди.
Романов. Кадровая чистка пока невозможна. Нельзя нам прогнать специалистов — я не знаю, где набрать им замену. И что тогда станет с заказами? Может попробуем мой вариант, черт побери, сколько бы он нам ни стоил?
Попов. Он ничего нам не стоит, но боюсь, что всё будет напрасно.
Председатель. Если другого выхода нет, давайте постараемся не тревожить рабочих, пока не выполним заказы. Я знаю, что нам сделать затем.


Пятая сцена

Входит служанка.

Служанка (Лилии). Барышня, вас кличет господин Андрей.
Лилия. Он уже здесь?
Попов. Он вернулся?
Служанка. Ага, он вернулся.
Лилия. Где он?.. Он ждёт меня?.. Минутку… я скоро приду.
Служанка. Он пошёл во свою комнату.
Мира. Лилия, я хочу с тобой. Мне можно, правда?.. Правда можно, Лилия?...


Шестая сцена

Уходят служанка, Мира и Лилия уходят, затем возвращаются.

Романов. Если мы думаем что-то предпринять, то нам надо сразу поговорить с ним.
Председатель. Сразу. Барышни пусть подождут.
Елена. Лили, вы идите в свою комнату. Занимайтесь там.
Лилия. Что нам там делать, мать?
Елена. Всё равно, что хотите. Музицируйте, например.
Лилия. Но я хочу видеть его.
Елена. Я знаю. Я уже тебе сказала. Ты его увидишь после. Теперь у него есть дело.
Лилия. Правда вы станете его бранить?
Романов. О, будь спокойна, Лили.
Елена (Романову). Мы сразу его вызовем?
Романов. Так лучше всего.
Елена (служанке). Скажи Андрею, что мы просим его к себе.
Слугинята. Хорошо, госпожа. (Уходит.)
Лилия. А мы останемся здесь?
Елена. Господа имеют дело с Андреем, и я думаю что ты сама догадаешься.


Седьмая сцена

Лили и Мира медленно и неохотно уходят.

Председатель. Как вы думаете начать в такой напряжённой атмосфере?
Романов. Нам надо проявить актёрское мастерство, господин председатель, и создать свою атмосферу.
Попов. Я не обещаю результат.
Романов. Тебе надо только подыграть мне. Ты отец и влияешь на него.
Попов. Я говорил вам, что, будучи отцом, знаю Андрея, и мы ничего не добьёмся.
Председатель. А вы постарайтесь, наконец, воспользуйтесь отцовским авторитетом.


Восьмая сцена

Входит Андрей.

Андрей. Вы позвали меня? Я бы не пришёл, но подумал, что вы ещё вообразите, что я чего-то боюсь. Если что есть, говорите скорее, поскольку я спешу.
Попов. Куда ты спешишь, Андрей?!
Андрей. Я уезжаю. В моей комнате упакована статуя — если можно, пусть она временно побудет там, пока у меня появится возможность забрать её.
Романов. Почему вы торопитесь, словно вас кто-то гонит?
Андрей. Разве вы не понимаете?
Романов. Да, да, я понимаю… только мой взгляд на события не столь трагичен. Я думаю, что всё можно как-то исправить...
Андрей. Исправить? Что именно?
Романов. Инцидент.
Андрей. Хорошее дело? И это вы называете инцидентом?
Романов. В любом случае определение не важно, важно то, что я думаю исправить нечто.
Андрей. Итак, это «нечто» — я?
Романов. Как сказать, отчасти — вы, отчасти — мы. В общем, вопрос сводится к сознательному компромиссу...
Попов (прерывает его). Нет, не компромисс!...
Романов.… который будет полезен обеим сторонам.
Елена. Больше всего пользы тебе, Андрей.
Андрей. Чего именно вы хотите?
Романов. Мы всё осознали и понимаем, что дело не только в вас. В случившемся большая доля нашей вины. На фабрике действительно имеют место некоторые по разным причинам возникшие и неустраняемые несообразности.
Андрей. И вы о них знали раньше, правда?
Романов. Да, знал. Теперь оставим прошлое. Верно и то, что на фабрике бытует несправедливость в отношении рабочих.
Попов. Мы не можем не ошибаться, Андрей.
Елена. Так же как и ты...
Андрей. Да-с, и что?
Романов. Мы вам обещаем улучшить технологический процесс а также улучшить материальное положение рабочих, но при определённых условиях.
Андрей. А именно?
Романов. Во-первых, вы останетесь моим заместителем, а во-вторых, это самое важное, вы сягчите сегодняшний инцидент.
Андрей. Если дело в инциденте, то всё просто. Если всё случившееся — случайность, то всё можно уладить. Но дело в том, инженер Романов, что между нами огромная дистанция.
Председатель. Это софистика. Хорошо, давайте заменим видимо неугодное вам слово «инцидент» другим.
Елена. Сами по себе слова ничего не решают.
Жорж. Я был бы очень рад оказаться в фокусе такого внимания.
Андрей (Жоржу). Как младенца в колыбели? (Романову.) Значит, вы желаете устроить известные, давно назревшие реформы?
Романов. Да, именно так, Андрей. Итак, сколько с меня?
Председатель. Вам не требуется платить за них.
Романов. Давайте условимся вот о чём. Я хочу, чтобы вы остались, поскольку вы способны, а нам «старым кораблям» пора на прикол, как выражается ваш отец. Во-вторых, вы пользуетесь заслуженной симпатией рабочих — и ваше пребывание на прежней должности послужит им гарантией наших подвижек к лучшему.
Андрей. Да, да… Я начинаю понимать. И затем?
Романов. Мы желаем вашего содействия.
Андрей. Какого?
Романов. Вы улучшите настрения рабочих.
Председатель. Нам известно, что настроения фабричных рабочих довольно неспокойны. Мы знаем и подстрекателей, но не желаем потрясений.
Андрей. Ваша гуманность сильно обусловлена обязательствами перед заказчиками, ведь так?
Романов. Эх, вы всё отвлекаетесь. Но давайте продолжим. На сегодняешем слушании присутствовало много рабочих и это ещё более осложнило наше положение.
Елена. Андрей, господа говорят, что при твоём желании всё можно исправить.
Председатель. Да, возможно.
Романов. Притом легко.
Андрей. Легко?
Романов. Совсем легко. Представьте себе, дорогой коллега, этакое дельце: коротенькую записочку, и в ней не более десяти слов.
Андрей. Только это?
Романов. Впрочем, если вы не расположены, мы могли бы и сами её нацарапать, скрепив вашей подписью...
Андрей (с ироней). Как вы добры! И каково назначение оной «записочки»?
Романов. Для «Нашего слова»...
Андрей. О, для местной газеты!
Романов. Именно так.
Андрей. А содержание?
Романов. Видите ли...
Елена. Андрей, ради родителей ты ведь не откажешься?
Попов. Эх, да при чём тут родители?
Председатель. Ради родителей ему надо принести маленькую жертву, это понятно.
Романов. Никакой жертвы.
Андрей. Так-так… и в чём же дело?
Романов. Для «Нашего слова» вы смягчите общее впечатление от случившегося сегодня.
Председатель. Всего лишь несколькими словами.
Андрей (явно наигранно). Какими?
Романов. Мы объясним… или лучше вы прокомментируете все эти дела, как вам удобнее… С идеализмом, с нервами, с чем вам угодно. Вы скажете, что в сущности дело обстоит несколько иначе.
Андрей. Вот как?
Елена. Не забывай, что это во благо рабочих.
Жорж. Переступив себя, вы станете их избавителем.
Председатель. Не забывайте о слухе, могущем чудовищно скомпрометировать вас, стань он достоянием гласности.
Андрей (удивлённо). Слух? Какой слух?
Председатель. Что заграница платит вам за ваши старания.
Андрей. А-а-а, вот оно как!
Председатель. Поэтому выбирайте!
Попов. Это всерьёз! Андрей, не ошибись!
Андрей. Надо было предвидеть и этот ход. Требовалось предположить… Вы так далеко забрались?.. Но… Многовато времени уделил я шуткам.
Романов. Без шуток, коллега, мы вполне серьёзно.
Елена. Андрей, почему ты не хочешь понять? Почему ты такой взбалмошный?
Андрей. И ты, мать, думаешь, что я способен на эту мерзость?!
Елена. Мерзость?
Андрей. Ты понимаешь, чего они от меня хотят? Ты понимашь, как они используют меня? Как утешителя их рабов. Они желают впредь спокойно кромсать их плоть. Холодным взглядом видеть как течёт кровь… упиваться звоном золота… Ничего у вас не выйдет… ничего не выйдет у вас, волки!...
Председатель. Ах, волки!
Романов. Но мы же обещали вам...
Председатель. Бросьте, Романов, это лишнее… Напрасна честь оказанная нами ему...
Андрей. Честь… Честь убийц!
Жорж. Он болен!
Андрей. Вы тут все больны. Больна ваша совесть. Если вы не сбавите давление, «язва» парового котла обернётся страшной катастрофой. Котёл взорвётся с жутким громом и вызовет катастрофу куда страшней этой. Ради прибыли вы подвергаете риску сотни рабочих. А дефект усугубляется и взрыв близится с каждой секундой. Эта язва разъедает и вашу совесть!...
Попов (перекрикивает его). Андрей, Андрей!
Председатель. Со мной пока никто так не разговаривал. Язва моей совести?.. Моей совести язва?.. Нет, ваша совесть — язвенница… Неблагодарный, я возвысил вашу семью, а вы...
Елена (прерывает его). Не слушайте его… Он обезумел! Ах, какая неблагодарность!...
Андрей (с болью). Батюшка, правда он возвысил вас?.. Он нас возвысил?.. Вы ничем не отплатили ему?.. Я не могу, не могу говорить об этом...
Елена. Довольно, Андрей!.. Ах, ты убил меня. убил!...
Попов. Что здесь происходит?...
Председатель. Что происходит? Разве вы не понимаете? Из-за вашего попустительства мы подвергаемся оскорблению в вашем доме. Если ты не отречёшься от своего непутёвого сына… Если ты не отречёшься, придётся мне кончить твою долгую фавиризацию.
Попов. Мне отречься от Андрея?
Елена. Конечно, ты откажешься!...
Председатель. Подумайте о своём авторитете у рабочих! Не то они станут к Вам обращаться на ты и задирать носы перед Вами...
Андрей. Что за глупости? Кому я здесь нужен? Лишние формальности — я и так уезжаю.
Председатель. Глупости?.. Я говорю… глупости?!.. Вы слвшали?.. Слыхали?.. Я… глупости!
Жорж. Оскорбление всей нашей семьи, правда, батюшка?
Председателят. Молчи, Жорж, не зли хоть ты меня!


Девятая сцена

В дверях показываются Мира и Лилия.

… Я сказал чего хочу. Иначе… помолвка с Лилией становится проблематичной!
Попов. Я понимаю вас… понимаю вас… мне ясно...
Елена. Нет до этого не дойдёт!
Председатель. Романов, я считаю, что нам пора уйти. Айда, Жорж, тут над нечего делать. (Они трогаются).
Андрей. Сбавьте обороты, инженер Романов, а то...
Романов (прерывает его). Вы закончили свою миссию, а остальное — наше дело...
Лилия (входит вместе с Марой). Жорж, останься, останься, Жорж! Ненадолго...
Председатель. Жорж, быстро со мной!


Десятая сцена

Уходят председатель, инженер Романов и Жорж. Лилия идёт к дверям и кричит им вслед.

Лилия. Жорж, Жорж… (Плачет.)
Мира. Зачем ты плачешь? Разве он того заслужил? Люби тебя, он бы остался..
Лилия. Он и правда больше не придёт к нам?
Елена. Благодари своего брата за солнце, которое он принёс тебе.
Андрей. Не бойся, Лили, условие его отца не обязательно. Он всё-таки вернётся.
Лилия. А ты, Андрей?.. Ты никогда не вернёшься?
Андрей. Я всё-таки вернусь.
Мира. Ты приедешь?.. Ты правда возвратишься?
Андрей. Я вернусь. Может быть, не один, но я вернусь.
Мира. Да, ты придёшь… С бодрым многогласием толпы, опьянённой по-настоящему сияющим солнцем… (Мечтательно.) С громогласным звоном разрыва заржавленной цепи… И тогда я узнаю тебя, Андрей!.. Я увижу тебя в радостных глазах тех, чьим блистающим взглядом ты одарил «Освобождённого»!


Одиннадцатая сцена

Входит служанка

Служанка. Хозяин, господин Сираков хочет разговора с вами.
Попов. Разговор? Так поздно?
Служанка. Не знаю, он говорит, по важному делу.
Попов. Пусть немного подождёт: я устал.
Служанка. Он говорит, это очень важно.
Попов. А я тебе говорю, пусть он подождёт.


Двенадцатая сцена

Служанка уходит.

Елена. Почему ты его не принимаешь, может быть, он с чем-то важным?
Попов (раздражённо). Важно… дело… зачем? К чему?.. И снова дела… не могу! Не способен!.. Так вышло… (Кричит.) Он не может!.. По инерции, в заданном направлении. (Пауза. Он углубляется в раздумья и затем внезапно приходит в себя. Андрею.) Ну и?...
Андрей. Насчёт себя я решил.
Попов. Куда?
Андрей. По белу свету.
Попов. Зачем тебе надо было метать вторую бомбу, Андрей?
Елена (вслед мужу). Ты неблагодарный сын. Сначала мы смягчились. Думали, что всё как-то наладится и забудется. Я могла гордиться в обществе сыном-инженером. И что теперь?.. Что случилось? Ты запятнал наше имя, принёс несчастье своей сестре.
Лилия. Мать, оставь… И без того я не могу дышать от му`ки. Трудно мне, Андрей, привыкнуть к мысли, что мы не станем скитаться в лугах и слушать птиц, а ты не наберёшься сил от свежей травы, чтобы затем ваять...
Андрей (подходит к ней и обнимает её). Ах, смог бы я теперь ваять, Лилия!...
Попов. Тебе вообще не следовало устраиваться на фабрику. Может быть, тогда ничего бы не случилось.
Андрей. Нет, верно случилось бы то же.
Попов. Если бы ты неким образом… остался. тогда...
Елена. Тогда?.. А, Лили?.. А мы?
Андрей. Нет-нет, вы подумайте о себе: разве вы способны выстоять? Вы привыкли к достатку. Я — ваш сын, но мы враги. В этом доме я никому не нужен. До моего возвращения вы верно жили без тревог. А теперь?
Елена. Ты виноват. Ты верно желал, чтобы люди смотрели на тебя как на прокажённого. Ваши верно снова желают «прогреметь»...
Попов. Не того ли хотел ты, Андрей?
Елена. И ты его защищаешь? В этом доме мы все помешались. (Андрею.) Ты попутал нас.
Попов (задумчиво). Как тут всё изменилось… Ты пришёл… растормошил… и уходишь. Кто прав?.. Мы или ты?.. Ты останешься?.. Тогда — третья, четвёртая, пятая бомба… Зачем ты обрёк нас на испытания? Мы снова будто в море… (Он постепенно повышает голос и наконец забывается.) Тихо… штиль… Солнце жарит и на душе легко… И вдруг, внезапно, там… на горизонте высится чёрная стена… смеркается… близится… всё быстрее, и от страха тоже… похожий на тебя… Мчит… Рокочет… (Громко и с ужасом.) Девятый вал, девятый вал! (по-русски, в болгарском такого слова нет,— прим. перев.) ...
Лилия. Батюшка! Батюшка!
Андрей. Девятый вал? (по-русски, название полотна Айвазовского, — прим. перев.)… Девятая волна?.. Она наступает как я?.. Нет, я не девятая волна. Я только предвестник — талаз (из греческого, синоним волны, — прим. перев.), маленькая волна, предшественница великой. Но временами слышен её шум. Рокот великой волны… Близящегося вала!.. Девятый вал!.. И тогда, батюшка, «гнилой, закрысившийся корабль» не устоит перед её ударом. Компромисс сам по себе станет излишнимв… Теперь до свидания! (Трогается.)
Попов (с болью). Андрей, Андрей...
Лилия. Андрей!.. Братец!.. (Плачет.)
Мира. До свидания, Андрей, до девятой волны.
Андрей (оборачивается в последний раз). До девятой волны! (Уходит.)

Лилия тихо рыдает. Мира уходит к левому окну. Попов опускает голову. Елена нервничает. Пауза.

Елена. Зачем вы умышленно тянете?
Попов. Что ты сказала?
Елена. Он сказал, что мы — враги. Зачем эти сцены? Разве наше поведение растрогает общество?
Попов. Эх, довольно мне и тебя, и твоего общества!
Мира. Я вижу его. (Порывисто.) Вижу, он высится!.. (Обмякшая.) Он скрыт в дереве… Уходит… Он принёс одну огромную веру — и уходит...
Попов (словно себе). Да… о уходит...

Пауза. Слышен долгий фабричный гудок. Мигом взгляды всех с тревожным удивлением пересекаются.

Елена. Что это?
Лилия. Зачем гудок. батюшка?
Попов. Нет, ты мне скажи, зачем.

На сцену быстро выходит Сираков с высоко поднятой растопыренной ладонью.

Сираков. Стачка!

Занавес.

перевод с болгарского Терджимана Кырымлы